Адъютант императрицы

— Здравствуй, Емельян Иванович! Слава Богу, что ты вернулся здрав и невредим! Я уже боялся, не постигла ли тебя смерть, и, — продолжал казак, немного запинаясь, — так как мы были с тобою друзьями, то я хотел позаботиться о твоей Ксении; я хотел протянуть ей руку и предложить свою защиту на всю жизнь. Она не могла позабыть тебя, не хотела поверить, что ты не можешь вернуться назад. И вера не обманула ее; теперь мне больше нет надобности заботиться о твоей невесте. Добро пожаловать на родину!

Пугачев крепко пожал его руку, но он не заметил, что эта рука была холодна как лед.

С минуту Ксения смотрела на Чумакова с угрозой и удивлением, но она была слишком счастлива, чтобы нарушить гармонию этого блаженного часа. Ее возлюбленный был здесь!

— Пойдем, Емельян, пойдем! — сказала молодая казачка, ведя Пугачева к себе в сад. — Ты, наверно, устал, проголодался дорогой и хочешь пить, да и твоя бедная лошадь нуждается в отдыхе и пище. Пойдем, подкрепи свои силы, а потом ты расскажешь мне, как тебе жилось, как Бог тебя миловал и как возвратил ко мне обратно.

— До свидания, Емельян Иванович! — проговорил Чумаков, обращаясь к Пугачеву. — Ты снова нашел свою Ксению; третий между вами лишний, хотя бы он даже был вашим лучшим другом.

Еще раз протянул он Пугачеву руку и, быстро повернувшись, вышел из сада.

Ксения между тем поспешила в хату, она принесла оттуда свежего кобыльего молока и сладких кукурузных лепешек, соленой и копченой баранины и меда — то, что наскоро попалось ей под руку, потом она сбегала также за душистым сеном для лошади, зачерпнула в колодце ведро воды и любовалась со слезой на глазах, как Пугачев и его конь подкрепляли свои силы.

— Все наши казаки под горой, на лугу, — сказала девушка. — Ох, если бы мой отец был здесь! Ведь он также начал уже сомневаться, что ты еще жив! Они совещаются там, как быть, — продолжала она. — Ты явился в тяжелую минуту, Емельян: русский генерал прибыл в Гурьев для рекрутского набора среди наших.

— Знаю, — отозвался Пугачев, только что опорожнивший жадными глотками чашку молока, — мне сказывали про это в соседней станице вверх по Яику, где я вчера ночевал, и потому я приехал освободить тех, кому грозит беда, и обрушить небесное мщение на преступных притеснителей!

— О, Боже мой! — воскликнула Ксения. — Ты хочешь противиться им? Ты не уволен в отпуск, не освобожден от службы? Ты хочешь подвергнуться такой страшной опасности?

— Опасности? — промолвил Пугачев с таким странным блеском в глазах, что Ксения попятилась от него в испуге. — Для меня не существует опасностей, — возразил он, — над моею головой парят ангелы Божий и святые угодники, покровители земли Русской!

— Емельян! — в ужасе воскликнула Ксения. — Емельян, что ты говоришь? Не значит ли это искушать Господа?

— Ксения, — сказал Пугачев, заглядывая ей в глаза проницательным взором, — ты вот называешь меня Емельяном… А знаешь ли ты наверно, что перед тобой стоит действительно Емельян Пугачев? Известно ли тебе доподлинно, что ты когда‑нибудь знавала какого‑то Емельяна?

— Как ты можешь говорить так? — спросила Ксения, испуганная торжественною серьезностью, написанною на лице Пугачева. — Да, мой возлюбленный, да, я знаю, что люблю Емелю; каждое биение моего сердца называет мне твое имя. Но я не понимаю твоего вопроса, желанный мой, я почти боюсь тебя.

— Ты поймешь меня, ты узнаешь все! — ответил Пугачев. — Ты говоришь, что любишь меня; итак, — воскликнул он, бурно обнимая девушку и прижимая к себе, — пусть все будет сном, правда же — в Ксении и в ее любви. И это должно остаться правдой для Петра Федоровича так же, как и для Емельяна Пугачева!

Ксения крепко прижалась к его груди, чувство счастья охватило ее, казалось, она не поняла его слов, почти даже не расслышала их.

— Но сейчас, Ксеня, — проговорил он, — дай я отведу своего коня в конюшню: меня никто, даже отец твой, не должен видеть здесь, пока еще не пришел мой час, и, если ты меня любишь, ты будешь молчать. Никому ни слова!

— Что же ты хочешь делать? — спросила, вся дрожа, Ксения. — Ты опять хочешь покинуть меня?

— Нет, моя голубка, я не хочу покинуть тебя! — сказал Пугачев. — Ты останешься со мной, ты должна подняться со мной, подняться до… — Внезапно он запнулся и тотчас продолжал: — Сейчас больше ни слова! Жди того часа, когда перец тобой откроется великое, светлое, нежданное, и молчи, молчи; я останусь здесь, буду недалеко от тебя; прежде чем все вернутся сюда, я пойду в монастырь и стану ждать там отца Юлиана; он будет первым, который увидит меня здесь; молитва должна подкрепить меня, в молитве с ним я найду откровение того, что должно случиться для спасения святой Руси и Православной Церкви!

— Ох, останься, останься, мой милый Емеля! — молила его Ксения. — Я опять боюсь потерять тебя, после того как Господь так чудесно привел тебя ко мне!