После длинного коридора я вхожу в просторную комнату, наполненную запахами дорого табака, духов и какой-то снеди. За столом расположились три хорошо одетых господина и что-то бурно обсуждали, не обращая на меня внимания. Янка страхует спину на случай, если в двух остальных помещениях были люди.
— Dzien dobry, moi mali milosnicy terroru![1] — произношу достаточно громко и навожу на собеседников револьверы.
— Ты! Иуда!
Упс! А вот этого поворота я не ожидал. В гостиной находился ещё один человек. Хуже всего, что дама, стоявшая в углу, узнала меня даже в балаклаве. Скорее всего, по голосу, а может, моя фигура врезалась ей в память. Быстро прокручиваю в голове, где я мог видеть эту мадам. И сразу вспоминаю один из судов над мятежниками в Вильно.
— Здравствуйте, Камилла Викентьевна, — произношу как можно доброжелательнее, — Вас уже выпустили из сумасшедшего дома? Ах, простите… Это же было ещё до мятежа. Значит, вы с каторги добрались прямо до Парижа! Вашу целеустремлённость, да в мирное русло.
Замечаю, что один из мужчин сделал попытку сунуть руку в карман и бью его ногой. Тут же подскочивший Янка добавил товарищу рукояткой револьвера и начал укладывать на пол двух других террористов.
— Мне…Я… — лицо женщины исказила маска ненависти, и она явно собралась произнести чего-то пафосное, но пришлось её прервать.
— Сейчас ты ляжешь лицом в пол, и только попробуй вякнуть. Марш!
— Граф, а не слишком ли жестоко? — спросил Янка утром, когда мы уже ехали на поезде в Амстердам, — Всё-таки женщина, и вообще…
Несмотря на звериную ненависть к польской шляхте и жидам ростовщикам, Пырх никогда не преступал грани разумного. С детьми и женщинами он точно не воевал. Но периодически мой соратник проявлял редкое непонимание ситуации. Вот и приходилось проводить с ним уроки политинформации.
— Скажи мне, кого мы недавно накрыли на квартире в Париже?
— Верхушку террористического общества «Союз польских патриотов», — нахмурив брови и явно ожидая от меня какого-нибудь подвоха, ответил полешук.
— Тогда что среди господ Мерославского, Падлевского и Чеховича делала пани Гиллер, бывшая Марцинкевич? Её муж давно рассорился с радикальной частью повстанцев и занимается больше просветительской деятельностью. Жалко, что не было времени расспросить сию мадам с толком и расстановкой. Хотя, она единственная из всей этой троицы обладала яйцами и могла наплести всякой лжи, — отвечаю с усмешкой, — А пытать женщину ты бы не позволил. Но полученной информации хватает для вынесения смертного приговора. Считай, что сия мадам — одна из ключевых фигур уничтоженного нами тайного общества. А ещё она ненужный свидетель.
— Вы считаете, что дочка поэта состояла в руководстве «союза»?
— Именно так, хотя её папаша — обычный стихоплёт, ещё и жуткий прохвост, воровавший чужие произведения. Сама Камилла с молодости вела себя весьма активно. Не просто так её отправляли в сумасшедший дом, задолго до восстания. Добросердечные русские власти просто не понимали, за что их так ненавидят. Ибо не пристало девице организовывать покупку оружия и распространять прокламации с призывом убивать всех несогласных. Далее наша панночка активно помогала отряду известного тебе Калиновского, за что и отправилась на каторгу. Кому пришла в голову идея её помиловать, даже ума не приложу. Но в Париже она оказалась не просто так. Думаю, именно Камилла играла не последнюю роль в «союзе». Мерославский — обычный вояка без особого кругозора, бросавшийся во все заварушки, где обычно проигрывал сражения и сбегал, бросив своих солдат. Падлевский — персона совершенно ничтожная, не стоящая даже мизинца своего полоумного братца. Чехович — наивный идеалист, проваливший все дела, за которые брался. Хотя, последние весьма богаты и одержимы желанием отомстить, потому выгодны организации. А вот с нашей дамочкой не всё так просто. Особенно смущает её освобождение и разрешение покинуть Россию.
— Так многие повстанцы получили помилование. Это старая забава наших царей, — хохотнул Пырх, — Сначала мятежников холят и лелеют, позволяя им заканчивать военные академии и получать чины. То же самое касается гражданской службы. Затем те восстают против России, но снова начинаются странности — вместо смертного приговора наши герои едут на каторгу. Потом бессрочная каторга вдруг сокращается до нескольких лет с возможностью перейти на более лёгкие работы, а некоторым дозволяют отправиться на поселение. Проходит ещё пара лет — и бывшие враги вполне себе спокойно занимают государственные должности, кто-то уезжает за границу и гадит оттуда. Вы же сами об этом всегда говорите, чего я здесь распинаюсь? И вообще, поспать бы надобно часа три.