Адъютант Пилсудского

— Это сейчас вам ничем не грозит. Это вам сейчас только помогает. Кольберг заботится об интересах немецкой разведки. Ее интересы — сохранить вас на будущее. Нет ли у Кольберга данных, подтверждающих его подозрение?

— Данных нет! Домысел и анализ,,..

— Без данных это так и останется домыслом. Проворов благополучно ушел. Это был приказ Центра. Мы с вами обрываем связь. Мы сами вас найдем, сами не ищите связи. Это опасно. Пароль будет тот же. Я передам, что вы согласны и дальше нам помогать?

— Передайте, что согласен.

— У меня есть для вас посылка. Я сойду на следующей станции. Вы умеете играть в преферанс?

— Умею.

— У вас в купе я начну игру. Когда я сойду, вы займете мое место. Я забуду несколько книг и кое-какие выписки из книг и архивов. Те выписки, что в конверте, для вас. Этот материал никак не может вас компрометировать. Это письма из ссылки вашего прадеда. Они уже приводились в литературе о декабристах. Вы сможете объяснить, что вас заинтересовали мои бумаги, что в этих бумагах вы нашли копии с этих писем. Но я думаю, что вам пока ничего не придется объяснять. Эти копии с писем переданы Дзержинскому для вас. Переданы по просьбе Ленина. Он вспомнил вас и просил их вручить вам...

Перестук колес заглушал голоса. Штабс-капитан Бамолк. Все с тем же скучающим выражением на лице отошел от окна. Прошелся вдоль вагона. Постоял еще кое с кем у окна. Вошел в купе. Очень скоро он сколотил новую партию в преферанс. Курбатов подошел к купе и встал в дверях, словно бы заинтересовался игрой.

Проводник прошел по вагону, объявил название станции.

Штабс-капитан заторопился, собрал наскоро чемодан и встал. Растерянно оглянулся, ломалась партия. Курбатов предложил свои услуги. Произвели расчет, штабс-капитан выложил проигранное, распрощался и вышел к проходу. Курбатов сел на его место.

Партия затягивалась. Курбатов рисковал. Росли записи. Он прочно осел в купе. Перекладывая подушку, обнаружил под ней книги и пачку бумаг. Посетовали на рассеянность штабс-капитана. Книги пошли по рукам. Заглянули в бумаги. Выписки из книг. Выписки никого не заинтересовали. Курбатов, уходя из купе, забрал бумаги с собой. Ночью, лежа на верхней полке, когда все уже заснули при колеблющемся свете восковой свечки в фонаре над потолком, развернул посылку. В пакете оказались перепечатанные на машинке несколько писем Алексея Курбатова из Ялуторовска, помеченные 1832 годом, 1836 и 1841 годами. Письма сдержанные, письма как повесть о жизни людей, оторванных от семьи, от жизни. Ни слова жалобы, да жалобы и не могли проникнуть сквозь цензуру Третьего отделения.

А вот и еще одно письмо: «Родная Наташа!»

Так это же письмо к его невесте, к Наталье Михайловне Вяземцевой. Это же объяснение той романтической истории, о которой глухо говорили у них в семье.

«Родная Наташа! Простите меня за смелость, однако мне думается, что иное обращение и невозможно.

Сквозь острожные стены, просторы Сибири пронесут Вам мой единственный, а может быть, и последний подарок. Когда Вы были девочкой, Вы вынули из волос цветок ландыша и подарили его мне, и стал он знаком моего счастья и несчастья. Я отливал цветок ландыша из бронзы, вспоминая

Вас. Вся жизнь моя шла рядом с Вашей, пока не оборвалось все известными Вам обстоятельствами.

Я люблю Вас, нас разделяют огромные расстояния, но сердце мое с Вами, и мой бронзовый ландыш пусть будет для Вас напоминанием короткого нашего счастья. Ваш Алексей Курбатов».

28

Информация пришла окольными путями, листки бумаги пересекли линию фронта, кто-то бережно их пронес сквозь опасность, рискуя жизнью. Бушевала война в Белоруссии и на Украине. Красная Армия начинала развернутое наступление на войска пилсудчиков. В донесении подробно рассказывалось об обстановке, сложившейся в штабе Пилсудского. В одной строчке упоминалось, что Пилсудский приблизил к себе и назначил дежурным адъютантом нового человека из белой эмиграции, находившегося в родственных отношениях с аристократической семьей Радзивиллов. Называлось и имя нового адъютанта Пилсудского: Курбатов Владислав Павлович.

Дзержинский обвел эту фразу красным карандашом и пригласил к себе Дубровина, пометив на документе: « Хранить вечно ».

Дубровин прочитал донесение и взглянул вопросительно на Дзержинского.

— Не надо торопиться! — сказал Дзержинский. — Еще не время!