Адмирал Ямамото. Путь самурая, разгромившего Перл-Харбор. 1921-1943 гг.

Возможно, он стал ощущать горечь от того, как с ним обращались. Действительная причина его частых поездок домой — он «недоволен своей работой в Токио». Эта фраза прозвучала в письме в Морской клуб от 1 мая того же года, адресованном Каваи Чийоко — «некой женщине», упомянутой ранее (той, что тайком села на специальный экспресс «Камоме» в одно с ним время). Письмо чрезвычайно длинное; но вот что в нем, в частности, говорится:

«Когда я размышляю о том, что последние три-четыре года пролетели как сон, и рисую себе предстоящие десять, двадцать, тридцать лет, жизнь мне кажется все более похожей на проплывающую иллюзию; мне досаждают буддийский смысл стремления к постоянству, мысль, что слава и богатство, любовь и ненависть — все это так же мимолетно, как утренняя роса.

Ты говоришь, что несчастна, потому что одинока, но можно сказать и то, что в мире, где столько людей беспомощны в сетях общества, где им не разрешено даже умереть тогда, когда они этого хотят, человек одинокий среди чужих может в некотором роде считаться самым счастливым из созданий. Но подобная мысль наводит депрессию; философию в сторону, но, если это правда, что тебе не хватает меня и ты веришь в меня, — тогда я и правда могу считать себя, счастливым. Единственное, что делает меня несчастным, — я так не подхожу, не приношу тебе радости, сестра моя и возлюбленная.

Когда я говорю, что несчастен, я не просто подражаю тебе или сэнсэю (см. ниже. — X. А.), — это истинное ощущение моей собственной никчемности, когда я бесстрастно размышляю о себе как объекте твоей привязанности. Чем больше я вижу тебя, такую прекрасную и таинственную, — тем несчастнее себя чувствую. Пожалуйста, не думай обо мне слишком плохо.

Когда я ездил в Лондон, то преисполнился энтузиазмом и решимостью, ощущением, что лично отвечаю за будущее нации; вложил в переговоры все, что имел, но прошло время, и флот, не говоря уже об обществе, стал полностью безразличен к тому, что происходило. Возникло ощущение, что меня использовали как инструмент, — это очень неприятно и все больше убеждает в собственной бесполезности. Честно говоря, я невероятно несчастен, работая в Токио, и крайне обижен.

Теоретически именно я хотел тебе помочь и освободить от твоего одиночества и, как мужчина, стыжусь, что, напротив, сам хотел бы выплакаться на твоей груди. Чувствую, что подвожу тебя, и от этого еще более несчастен.

Впервые говорю о своих чувствах. Прошу тебя, не рассказывай никому!»