Адмирал Канарис

Следует заметить, что те люди, которые представляют себе Канариса как мрачного заговорщика, склонного к интригам, как о нем часто пишут, его не понимают. Конечно, у него была склонность применять нестандартные методы уже с того времени, когда он участвовал в нелегальном восстановлении военно-морского флота, и это было для его поста начальника военной разведки совершенно естественно и определялось потребностями его ведомства. Он также находил почти детскую радость в хитростях и маскировке своих действий. Но в период, о котором мы сейчас говорим, он уже был в мучительном разладе с собой, разрываясь между чувством долга высокопоставленного офицера вермахта и требованием совести, которая велела ему оказать сопротивление системе, в преступной природе которой он больше ни минуты не мог сомневаться. Канарис был вынужден вести двойную жизнь, пока был убежден в том, что его моральный долг оставаться на службе, потому что только там он имел шанс каким-то образом влиять на несчастье. Он должен был разделить свои действия с точки зрения своей совести на легальные и нелегальные (по отношению к господствующей системе). Шеф абвера стремился хорошо выполнять свои «легальные» служебные обязанности, пока они не требовали от него дел, которые он считал преступными. Он даже делал больше, чем от него требовалось, и всегда стремился противодействовать отдельным преступным акциям режима, насколько это было возможным, «нормальным» путем служебных ходатайств перед своим начальником Кейтелем. Это было особенно тогда, когда речь шла о мероприятиях и приказах Гитлера, которые касались вермахта, и если он мог хотя бы немного надеяться на то, чтобы повлиять через начальника генерального штаба вермахта на их отмену или изменение. В любом случае он стремился участвовать в усилиях, направленных на свержение правительства, отдельно от своей служебной деятельности, чтобы своими действиями не подвергать опасности существование разведки и жизнь подчиненных ему офицеров.

У нас есть свидетельство адмирала Бюркнера, который, будучи начальником отдела и позднее группы «Зарубежье», регулярно сопровождал Канариса к Кейтелю для обсуждения положения, которое в противоположность «колонне» у Канариса называлось также «большая колонна», о том, что Канарис на таких обсуждениях не скрывал своих мыслей. В совещаниях у Кейтеля обычно участвовали руководители ведомств, кроме Канариса, также генералы Томас и Рейнекеш, далее — от руководства штабом вермахта — обычно генерал Варлимонт, а также начальник юридического отдела верховного командования вермахта, начальник отдела министерства Леман. Канарис в таких случаях обычно очень открыто высказывал свои сомнения, говорил о своих впечатлениях от поездок в районы фронта и за границу. Он очень часто, — подчеркивает Бюркнер, — заводил разговор о тяжелом положении в Польше, обсуждал свои проблемы с СС и все то, что его еще мучило.

Независимо от этих обсуждений Канарис использовал каждую возможность для того, чтобы в разговоре наедине разбудить совесть Кейтеля и помочь ему противостоять непомерным требованиям Гитлера, которые были не совместимы с традициями вермахта и этическими взглядами большинства солдат. Довольно часто он жаловался своим сотрудникам на «чурбана» Кейтеля, к которому бесполезно обращаться, и все же он не прекращал своих усилий, чтобы таким путем добиться устранения несправедливости и абсурда.

В первые годы своей деятельности на посту начальника разведки Канарис пытался оказать личное влияние на самого Гитлера. Тот вначале питал слабость к Канарису, во всяком случае, уважал его исключительный интеллект. Канарис умел пустить в ход все свое личное обаяние и обладал способностью удивительно быстро успокаивать Гитлера, когда на него находили приступы гнева. Однако уже в 1938 г. он жаловался на то, что больше не имеет к нему доступа. Это было в дни судетского кризиса, в период, когда разведка оказала поддержку Генлейну, представлявшему умеренное направление, в его конфронтации с Карлом Германом Франком, которого подстрекал Гейдрих. «Если бы только Кейтель пустил меня к Гитлеру, — говорил он в эти дни в кругу своих руководителей отделов, — я бы его убедил». Позже, после начала войны, Канарис уже не слишком стремился к личным беседам с Гитлером. Он хорошо понимал, что было бесполезно стараться убедить с помощью фактов человека, охваченного манией величия.