Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча

Форестер считал, что закончил намеченный для себя проект: во время Второй мировой войны рассказать, как Англия благодаря мужеству своих людей выдержала такие же суровые испытания во дни Наполеона. Однако ему не удалось покончить с Хорнблауэром, и вскоре он начал заполнять лакуны в ранних годах своего героя. «Мичман» вышел в 1950-м, «Лейтенант» – в 1952-м, «Атропа» – в 1953-м. В этот же период он написал две серьезные книги – «Небо и лес» (1948) и «Рэндалл и река времени» (1950). Теперь цикл, по мнению автора, был полностью завершен: он начинался с того, как герой впервые вступил на корабль, и заканчивался Ватерлоо. Правда, оставался промежуток в два с половиной года между «Лейтенантом» и «Атропой», но в остальном карьера героя была расписана во всех подробностях. Покончив с обязательствами перед Хорнблауэром, Форестер мог заняться другими делами, которых требовала его душа. Он написал один из лучших своих романов, «Добрый пастырь» (1955), затем вновь вернулся на полтора века назад и написал «Эпоху парусных кораблей» об англо-американской войне 1812–1815 годов. Он участвовал в создании двух фильмов по своим книгам. «Королева Африки» (1951) с Кэтрин Хепберн и Хамфри Богартом вошла в легенду мирового кинематографа, «Капитан Хорнблауэр» (1951) с Грегори Пеком до сих пор пользуется успехом у ценителей. И еще Форестер путешествовал: за рулем – по Мексике, на яхте – по Карибскому морю. А читатели по-прежнему хотели новых книг о Хорнблауэре – каждую неделю приходило несколько писем с такими просьбами. Однажды Форестер, не выдержав, написал (и даже опубликовал) «Балладу старому другу» с рефреном «ведь мы с тобой вместе двадцать лет» и ключевой строкой: «Надеюсь, ты горишь в аду, Горацио». Впрочем, в шутливо-раздраженных строчках явственно угадывается нежность и даже благодарность.

Однако и сам автор уже не мог не думать, что станется дальше с его героем. Как будут развиваться его отношения с Барбарой? Возраст, взаимное уважение, опыт горьких потерь, – уж наверное, теперь эти два гордых человека научатся поступаться своей независимостью ради любви? Но конечно, Хорнблауэр по-прежнему не сумеет просто радоваться обретенному через столько лет счастью – он будет отчаянно ревновать к первому мужу Барбары.

Как только Форестеру пришли мысли о новой книге, обнаружилось удачное обстоятельство. Хорнблауэр стал капитаном весной 1805 года – то есть до Трафальгара, после которого в списке прибавилось сразу много новых капитанов. Уже в «Лорде» Хорнблауэр отмечает, как далеко продвинулся в этом списке, сколько там выдающихся капитанов младше его: «Лидьярд, захвативший „Помону“ у побережья Кубы, Самюэль Худ, командовавший „Рьяным“ у Абукирка, Йео, штурмовавший испанскую крепость Эль-Муро». (Примечательно, что ни один из названных не мог присутствовать в Вестминстере осенью 1813-го: Чарльз Лидьярд утонул в Рождественский сочельник 1807 года, пытаясь спасти матроса; Самюэль Худ с 1812-го по 1814-й был в Ост-Индии, а Джеймс Лукас Йео в тот же период – на озере Онтарио. Однако все трое, бесспорно, стали капитанами позже Хорнблауэра. Надо полагать, Форестер внимательно изучал капитанский список, следя за продвижением героя, даже если и позволял себе потом вольно обойтись с фактами.)

С небольшой натяжкой (большинству капитанов в то мирное время приходилось дожидаться адмиральского звания лет по двадцать) получалось, что Хорнблауэр может стать адмиралом в 1820 или в 1821 году, а именно в 1821-м умер Наполеон («По любопытному совпадению», – пишет Форестер в «Спутнике Хорнблауэра»). Все самое интересное тогда происходило в Вест-Индии и Латинской Америке: революции в испанских колониях, борьба с работорговлей. Безусловно, если бы Хорнблауэра вновь взяли на службу в сильно сокращенный флот (а при таких заслугах его должны были взять), то отправили бы в Вест-Индию.

Каким он стал за шесть лет после Ватерлоо? Очевидно, звание пэра и адмиральский чин должны были немного его смягчить, но жажда деятельности и быстрота мысли остались прежними. «Он мог наблюдать стремительные перемены на море, появление клиперов, начало эпохи пара и, как человек широких взглядов, не соглашаться с консервативным взглядом на эти новшества, – писал Форестер, рассказывая о том, как рождался замысел книги. – Для меня эти соображения были очень заманчивы; подсознательные идеи рождались и зрели. На Ямайке в то время была область – Кокпит-кантри, – по-прежнему недоступная, с совершенно иной культурой, и ее непроходимая граница лежала меньше чем в получасе езды от сверкающих отелей Монтего-бей. Я снова и снова разглядывал ее с опасных горных дорог. Кокпит-кантри превращалась в мою навязчивую идею».

Замечателен рассказ Форестера об эпизоде, давшем название рассказу, который он сам считал лучшим в своем многолетнем творчестве: