Адмирал Колчак

Конечно, он оказался слишком самонадеянным, когда пять месяцев назад отклонил предложение Маннергейма. ^[183]Маннергейм предложил Колчаку бросить стотысячную финскую армию на Петроград и смять власть большевиков – в обмен на независимость Финляндии. ^[184]Колчак не пошел на это, считая, что не вправе решать вопросы, связанные с территориями. Зато это с большим удовольствием сделали Ленин со товарищи, которые, не успев прийти к власти, по-своему распорядились землями бывшей Российской империи.

Не удалось ему достичь успехов и в борьбе с коррупцией – этот микроб проник даже в офицерскую среду. И сейчас за деньги какой-нибудь штабс-капитан готов вынести из канцелярии Колчака эсерам либо большевикам не только папки с секретными материалами, но и на грязном блюде с прилипшими к краям остатками лапши собственную совесть. Коррупция, взяточничество, продажность стали бичом для разлагающейся армии.

Атаманщина. Тоже не подарок. Каждый атаман мнит себя по меньшей мере пупом земли и старается тянуть общую лямку в сторону, из кожи вон лезет, пыжится, кряхтит – делает, словом, все, чтобы на него обратили внимание. Дурацкое дело – штука заразительная. Следом за атаманами стали соперничать командующие армиями...

С союзниками он тоже не сумел найти общего языка.

Если с Ноксом все было в порядке – Нокс хорошо понимал Колчака, а Колчак хорошо понимал Нокса, – то с Жаненом все происходило с точностью до наоборот. Растущая борьба населения против него. Словно бы он об этом населении совсем не пекся. Одних только приказов, запрещающих реквизицию продуктов в деревнях и тем более телесные наказания людей, наберется целый том...

Партизаны. Подполье. Партийная борьба. Этот вонючий котел с кипящей грязью никогда не чистится. В эту грязь старались все время втянуть Колчака, а он все время пытался уклониться. Эта борьба тоже отнимала время и силы. Хотя, если честно, на партийные дрязги просто не надо было обращать внимания.

Что еще? Плохо, что он не решился на аграрную реформу, хотя прочитал все, что написал по этому поводу умный человек Петр Аркадьевич Столыпин. Надо было бы решиться на эту реформу, надо было бы... Но он не решился. А сейчас уже поздно.

Не все, к сожалению, зависело и зависит от него. Многое из того, чего он не мог сделать, на что не решился, вызывает у него какое-то странное чувство, очень схожее с оцепенением, и нет такой силы, которая способна вывести его из этого оцепенения. Тут даже Анна Васильевна не может ничего сделать. Колчак вообще в последнее время стал иным: он сдал, изменился, сделался угрюмым, вспыльчивым, в глазах у него, прорываясь сквозь печаль, иногда зажигался злой мутный огонь, способный перерасти в бешенство, – признак того, что Колчак перестал управлять собою, но в последний момент Колчак находил все-таки в себе силы, чтобы сдержаться. Анна Васильевна представляла себе, что за тяжесть навалилась на его плечи, но всех проблем, навалившихся на него, представить все-таки не могла.

Омск они покинули двенадцатого ноября. Днем тринадцатого Колчак пришел в соседний вагон, в купе к Анне Васильевне, устало опустился на откидную лавку, обтянутую бархатом, и неожиданно чисто и открыто, будто мальчишка, улыбнулся.

– Вы знаете, Анна Васильевна, сегодня утром я вспоминал Японию.

Анна Васильевна улыбнулась ответно.

– Я ее тоже часто вспоминаю. И, пожалуй, чаще других – город Никко. Буддистский монастырь, синтоистский храм Тосегу, фантастические криптомерии, вулканы.

– А я, если говорить о Никко, вспоминаю воду. Как много там было воды! Никко – единственное место, где вода может петь песни. Других таких мест на земле нет.

Анна Васильевна почувствовала, как у нее тоскливо сжалось сердце, глазам сделалось тепло.

– Это – лучшее время, которое мы провели вместе с вами, – сказала она.

– Жаль, что мы там не остались навсегда.

– Вряд ли бы когда-нибудь мы с вами прижились в Японии. Это не наша страна.

– Зато не было бы всего этого. – Колчак сделал брезгливый жест, обводя пальцем пространство вокруг себя.

– Это верно, – погрустнев, согласилась Анна Васильевна. – Но к вам грязь не липнет, Александр Васильевич.

Он снова улыбнулся. На этот раз только одними глазами.

– Я сейчас думаю о том, какой след мы оставим в истории – вы, я...

– Я – никакой, – перебив его, быстро произнесла Анна Васильевна.

– Не согласен.

– Я – с вами. В вашей тени. Вы – на свету, а я – где-то под локтем, под мышкой, рядышком.

– Не принижайте своей роли, Анна Васильевна, – грустно и серьезно произнес Колчак. – А о том, что мы с вами не остались в Японии, я искренне жалею, Анна Васильевна. – У Колчака нервно задергался левый глаз, тик переполз на щеку, следом стала дергаться и щека.

Она протянула руку к его лицу, Колчак отшатнулся от Анны Васильевны, губы у него задрожали, Анна Васильевна произнесла горько, неверяще: «Саша!» – и Колчак пришел в себя. Анна Васильевна подумала, что сейчас не дай Бог заглянуть к нему в душу, пропасть там такая, что голова может закружиться. Осознание этого родило в ней слезы. Анна Васильевна прижала к себе голову Колчака.