Адмирал Колчак

Колчак поразмышлял немного и снял комнату – только одну комнату – в доме казачьего полковника Волкова. Волков в ту пору был комендантом Омска, отличался жестким характером, тяжелой рукой, черносотенными взглядами и считался большим специалистом по перегибам. Колчак быстро понял, что житье в доме Волкова компрометирует его, и через несколько дней освободил комнату, которую занимал, – произошло это восемнадцатого ноября, – переселился в здание штаба, а оттуда, в середине декабря, – в особняк семьи Батюшкиных, расположенный на берегу Иртыша.

Причем едва ли не всем бросилось в глаза, что Тимирева в особняке не появилась – она сняла квартиру в центре города, – и среди общих знакомых поползли слухи, что они разошлись.

Кстати, снять жилье в тогдашнем Омске было трудно. Сам город считался центром огромной Акмолинской губернии, насчитывал больше ста тысяч жителей, но поскольку сюда начали стекаться все, кто бежал от большевиков, население Омска скоро перевалило за миллион. Снять квартиру, особенно зимой, в центре, когда по окраинам города бегали волчьи стаи, а морозы уже в ноябре начали подползать к сорокоградусной отметке (в Омске было полно безухих и бесхвостых собак и котов, уши и хвосты у них отгнили от мороза), было очень тяжело.

Но тем не менее Анна Васильевна сняла – сама, без помощи Колчака, – комнату на Надеждинской улице, восемнадцать, у угрюмого бровастого чалдона, произносившего в день не более двух слов, которого она за такую редкую «речистость» прозвала Цицероном. «Цицерон» кхекал, кашлял, дымил самосадом, отирал рукою рот, сводил и разводил брови, но ничего не говорил – все его мысли и рассуждения были скрыты лишь в кряканье да в кхеканье.

В ноябре Колчак вместе с английским полковником Уордом – человеком очень влиятельным, депутатом парламента – выехал на фронт под Екатеринбург.

Там адмирал получил известие, что страны Антанты победили Германию… Германия победила Россию. Колчак, когда услышал об этом, застонал от унижения.

Вот ведь, какая странная штука в результате испеклась: то ли пирог, то ли торт, то ли расстегаи с коровьим дерьмом – в общем, селедка с повидлом, в соусе из керосина, приправленного толчеными гвоздями… Несуразица какая-то.

От предложенного бокала шампанского в честь победы союзников Колчак не отказался. Он, похоже, уже перестал быть самим собою, Александр Васильевич Колчак из адмирала окончательно превратился в политика.

В Омск ему пришлось вернуться досрочно – до него дошли слухи о брожении среди казаков, о ночных перестрелках на улицах, о том, что среди войсковых казачьих старшин зреет мнение: пора производить военный переворот. Директорию поддать под зад и на ее место поставить людей в погонах. К Колчаку незамедлительно потянулись ходоки – все хотели, чтобы он поддержал переворот. И, может быть, даже возглавил его.

– Нет! – довольно резко отвечал он на все предложения. – Я – человек приезжий, многое еще не усвоил, армии у меня нету… Увольте. Да и не уверен я, что такой переворот сейчас нужен.

– Нужен, Александр Васильевич, нужен!

– Не уверен.

Переворот совершился ночью восемнадцатого ноября без участия адмирала. Колчака разбудили в кромешной темноте, в четыре часа. Электричества не было. Над постелью Колчака склонился дежурный ординарец со свечой в руках.

– Ваше высокопревосходительстве, к телефону! Очень важное сообщение!

В шесть часов утра Совет министров собрался на свое заседание.

В половине седьмого Колчак стал Верховным правителем России с месячным жалованием в четыре тысячи рублей и шестнадцатью тысячами «персональной надбавки». На представительские расходы.

На следующий день Совет министров принял «Положение о временном устройстве государственной власти в России», а также произвел вице-адмирала Колчака в полные адмиралы. Вечером на погонах Колчака сияло уже три черных мрачных орла.

Поздно, уже в темноте, в половине десятого, автомобиль Колчака остановился на глухой, без единого фонаря, сжатой лютой студью Надеждинской улице. Колчак вышел из машины. Флотский лейтенант Комелов, сменивший Апушкина на посту личного адъютанта адмирала, вынес два свертка.

В одном свертке была еда, в другом – шампанское. Анна Васильевна еще не спала. Из своей комнаты, завешенной домотканым полотном, вышел Цицерон. Недоуменно подвигал нижней губой, к которой намертво присохла цигарка.

Разглядев орлов на золотых погонах адмирала, Цицерон перекрестился: «Свят, свят, свят!» – и задом подлез под домотканую занавеску. Больше Колчак в тот вечер его не увидел.

Взять власть просто, трудно ее удержать. Вот тут-то многие и пускаются во все тяжкие – делают все возможное, чтобы она не выскользнула из рук, кровь и вино льются в этой борьбе одинаково обильно, повороты случаются такие непредвиденные, что историки потом только диву даются, распутывая их.