Адмирал Корнилов

Лазарев стал подбирать личный состав корабля. Алексей Михайлович Корнилов хлопочет через адмирала Сенявина о назначении Владимира на «Азов», и Лазарев, всегда отбиравший известных ему способных и хорошо знающих своё дело офицеров, совершает удивительный прозорливый поступок: он берёт недостаточно бодрого для фронта новичка к себе. Но молодой мичман не знает, что это — Фортуна, доселе обращённая к нему спиной, обернулась и одарила его ослепительной улыбкой. Он не знает, что его новый командир — исключительное явление в истории Российского военно-морского флота; то, кем Пётр I был для России, Михаил Петрович Лазарев стал для Черноморского флота и лично для него, Корнилова: и выдающийся мореплаватель, и талантливый флотоводец, внёсший большой вклад в исследование и освоение Мирового океана и открытие Антарктиды; и прекрасный тактик, и теоретик-новатор, а главное, неотъемлемой частью флотоводческого искусства Михаила Петровича являлся его особый талант и умение воспитывать и обучать личный состав флота, и особенно молодых офицеров. Созданная им черноморская школа воспитания и обучения офицеров так и называлась — «лазаревская», и была особым явлением в николаевской России. Глубокий патриотизм, верность воинскому долгу, никакого преклонения перед иностранщиной, уважение человеческого достоинства матросов и солдат — вот что преподавалось в этой школе.

Способность открывать таланты — тоже талант, и редкий. А Михаил Петрович им обладал: его ученики, способнейшие морские офицеры, будущая гордость России, «питомцы лазаревского гнезда», П.С.Нахимов, В.А.Корнилов, В.И.Истомин, Г.И.Бутаков продолжили его дело, а лучшие из них в минуту своей славы вспоминали прежде всего своего великого учителя и с этим именем на устах умирали. Тем, кем стал Владимир Алексеевич Корнилов — прекрасным флотоводцем, ярким организатором, ценным военным теоретиком, — он обязан Лазареву.

Лазарев скажет позже: «Контр-адмиралов у нас много, но легко ли избрать такого, который соединил бы в себе и познания морского дела и просвещение настоящего времени, которому без опасения можно было бы в критических обстоятельствах доверить и честь флага и честь нации? В Корнилове достоинства эти выражались и прежде, а теперь… ещё больше усовершенствовались».

И мичман конечно же не может знать, что он сам напишет о своём учителе после его смерти, что жизнь Лазарева «удивляет своей полнотой и послужит отрадным примером на пользу будущих поколений».

«Капитан «Азова», — свидетельствует современник, — принадлежал к числу немногих людей, отличающихся прекрасными качествами души и редким постоянством. Прекрасная, недоступная неправде душа указывала ему человека, познания и опытность — способного офицера, а постоянство характера и светлые понятия побуждали вести за собой однажды избранных, заботясь об их усовершенствовании. Таким «избранным» на этот раз был молодой Корнилов».

…А поначалу отношения учителя и ученика складывались совсем не благоприятно. На борт «Азова» молодой офицер ступил «скептиком»: он хотел сражаться с турками, но повседневная служебная лямка казалась ему бессмысленной тягостью, — это было «наследство» его юношеского протеста против муштры Гвардейского экипажа. Лазареву случай отдал молодого мичмана, «колебавшегося между желанием трудиться и весело жить, между охотою к занятиям и приятным бездельем, между долгом и заманчивым удовольствием». Он привёз с собой усвоенные в Петербурге светские манеры и привычки, отличавшие его от сослуживцев и мешавшие сближению с ними. Лазарев встретил Корнилова дружественно, присматривался, прислушивался к мыслям, которые тот высказывал, наблюдал и выжидал. Нет, он, Лазарев, держит этого мичмана не ради высокой протекции. В нём, этом красивом, немного высокомерном бонвиване, он безошибочно распознал талантливую натуру, природный ум, редкие способности, а тот… Капитан «Азова» снова нахмурился — мичман весь досуг проводит за чтением французских романов!

Лазарев требовал не такой, «петербургской», службы, а разумной, непосредственно связанной с жизнью на корабле, боевой готовности его команды; он требовал, чтобы офицер всего себя отдавал морскому делу. Так служить Корнилову не приходилось; полностью окунуться в будничную службу, жить только ею казалось ему невозможным, строгость и высокая требовательность командира корабля воспринимались как чрезмерные. А Лазарев становился всё требовательнее: не оставлял без внимания ни одного упущения по службе молодого мичмана, воздействуя на него не только своими убеждениями, но и строгими наказаниями. Если вначале Корнилов считал капитана суровым, но безукоризненно справедливым, то вскоре был склонен находить, что тот пристрастен, придирчив и несправедлив. В минуту горячности мичман подумал было о переводе на другой корабль.