Адмирал Сенявин

Тильзитский мир и перемены на острове жители встретили с горечью. Не успели подняться над островом французские флаги, как последовали контрибуции одна за другой, а следом и безнаказанное мародерство. Поэтому, заслышав звуки барабанов уходящего отряда моряков, жители толпами повалили на улицу, с грустью смотрели им вслед. Вскоре прощально зазвонил колокол в православной церкви Святого Спиридония. Печальное молчание прерывалось возгласами признательности и благодарности, каждый прощался со своим знакомым, просили не забывать друг друга, обнимались и плакали. Улицы заполнились людьми, в окнах и на крышах домов стояли жители. Они кланялись, шли рядом и следом за моряками. «Все хотели проститься с Сенявиным, обнять его», — вспоминал очевидец.

Эскадра уходила хмурым сентябрьским утром. Несмотря на ранний час и дождь, тысячи греков, черногорцев не уходили с берега, пока паруса русских кораблей не скрылись в моросящей завесе.

Выйдя из Корфу, Сенявин задумал, не заходя ни в один порт, обогнуть Британию и попасть до зимы на Балтику. Но как ни спешила эскадра, коварная стихия ее опередила. Еще на подходе к Гибралтару жестокий шторм несколько дней трепал порядком изношенные за два года корабли.

Не выдержал испытаний «Уриил», открылась сильная течь, и его отправили на Корфу. Атлантика встретила жестоким противным ветром. Три недели корабли мотало по гигантским волнам, не позволяя двигаться вперед. Наконец ветер переменился, и корабли пошли на север. Но после полуночи ветер вновь зашел к северу и достиг ураганной силы. Сенявин повел эскадру на запад. Десять, двадцать, пятьдесят, сто миль… Ветер по-прежнему гнал их к югу, рвал паруса, ломал рангоут и снасти. Громадные волны с яростью били в борта, корму, форштевень. Сбрасывали корабли, как скорлупки, в бездну, накрывая сверху толщей воды.

Первым ночью поднял сигнал бедствия «Рафаил». Волны вдребезги разнесли кормовую обшивку, и вода хлестала через зияющую брешь. Кое-как на веревках притянули снаружи доски, щели забили паклей, но помпы не успевали откачивать воду. На «Ретвизане» сломался руль, он развернулся лагом к волне и валился с борта на борт, черпая все больше воды. «Селафаил» донес о сильной течи. И так все корабли…

Надо было спасать эскадру. Испанские порты были заняты французами. Сенявин встречаться с ними не желал, а поэтому направился в ближайший и самый подходящий, нейтральный порт Лиссабон, к знакомому по молодым годам устью Тахо.

Португальский принц Жоан радушно встретил русскую эскадру, помог, чем смог. Адмирал донес Александру обо всем и сообщил, что корабли настолько ветхи, что раньше весны не смогут выйти в море.

А с моря принесли дурные вести португальские рыбаки. Английская эскадра блокировала Лиссабон и не пустила туда отставший шлюп «Шпицберген». Со стороны материка в Лиссабон торопился генерал Жюно[73]. Португальский принц не захотел быть вассалом Бонапарта и отплыл с двором в Бразилию. На следующий день в город вошли оккупанты. Наполеону эта страна была нужна для удушения Англии континентальной блокадой. Все европейские порты в Атлантике и Средиземном море находились теперь в руках французов. Но Наполеон был бессилен против Британии на море. Поэтому еще до прихода Жюно в Лиссабон он просил Александра через посла подчинить русскую эскадру Парижу, а заодно и приструнить: «Было бы хорошо, если бы ваше величество уполномочили графа Толстого[74] иметь власть над этой эскадрой, чтобы в случае необходимости можно было бы пустить их в ход, не ожидая прямых указаний из Петербурга. Это положило бы конец недоверию, которое иногда проявляют командиры к чувствам Франции».

Началась новая пора в эпопее сенявинской эскадры. Она и ее флагман невольно втягивались в водоворот распрей европейской политики, которой полностью дирижировал Наполеон.

Рождественские праздники нового, 1808 года прошли во взаимных визитах Сенявина и Жюно. Французский генерал любезно приветствовал адмирала, поднимал тост за здоровье императора Александра. Добродушный с виду Жюно старался всячески расположить Сенявина. У португальских берегов беспрерывно маячила английская эскадра.

На одном из званых обедов у Жюно Дмитрий Николаевич неожиданно встретил особу, к которой некогда испытывал искреннюю и вполне разделенную привязанность и симпатию. С той поры минуло почти три десятилетия. Жизнь Нанси сложилась удачно. Она вышла замуж за богатого португальского негоцианта, была счастливой матерью и стала даже бабушкой. Естественно, изменилась, но осталась такой же изящной и милой. В свою очередь, Нанси нашла, что Дмитрий Николаевич, несмотря на солидность, стал еще стройней и остался столь же остроумным и веселым, как прежде. Они непринужденно беседовали, как старинные добрые друзья, и казалось, все было уже позабыто и кануло в вечность. И все-таки… Оба они порой невольно поддавались очарованию воспоминаний далекой юности, и искра давнего чувства все чаще пробегала между ними.