Адмирал Ушаков

Арапов прибыл сюда вместе со своим новым начальником — генералом Яковом Петровичем Кульневым, сделавшим его своим адъютантом. Правда, документами его служба еще не была «узаконена», но генерал обещал написать о нем рапорт своему прямому начальнику графу Витгенштейну и уладить все «скорым образом».

Кульнев оказался человеком очень хорошим, доступным для подчиненных. Генералу не было еще и пятидесяти. Военное образование получил в кадетском корпусе. Хотя после корпуса ему приходилось все время «гусарить», он отлично знал артиллерийскую науку и полевую фортификацию. Способный был человек. Хорошо разбирался в истории, бегло говорил на немецком и французском языках и, вдобавок ко всему этому, слыл еще мастером на все руки: хоть сшить что, хоть добрый обед сготовить, хоть водочки нагнать — все делал самым наилучшим образом. В то же время, как все умные люди, был необычайно прост и терпеть не мог тех, кто любил порисоваться.

В первое время генерал относился к своему новому адъютанту с подтруниванием, называл его то «морским волком», то «пехотным мореходцем», словно желал позлить немного. Но потом все вошло в норму. Узнав, что Арапов, будучи в Средиземном море, участвовал в морском сражении с турками и получил там ранение, восхитился:

— Здорово! А я думал, ты еще не нюхал пороха. — И тут же поинтересовался: — С французами иметь дело не приходилось?

— Когда по пути домой стояли в Лиссабоне, Наполеон хотел заставить нас сражаться на стороне его войск против англичан, но наш адмирал на это не пошел.

— Сенявин?

— Да, Дмитрий Николаевич.

— Сенявина я не знаю. Слышал, что есть такой, а толком не знаю. Из вашего брата я знаю только Ушакова.

— Федора Федоровича? — обрадовался Арапов. — Вы с ним знакомы?

— Видел однажды. Его очень почитал Суворов, а у Суворова я служил еще лет восемнадцать тому назад.

— Когда-то Суворов и Ушаков вместе воевали против французов, — напомнил Арапов. — Суворов изгонял их из Северной Италии, а Ушаков после освобождения Ионических островов содействовал их разгрому в Южной.

Кульнев сказал мечтательно:

— Сейчас бы нам таких командующих!

Он подошел к повозке, в которой денщик возил его личное имущество, достал оттуда большой сверток, подкинул на руках играючи и передал Арапову.

— Тут гусарская одежда. Великовата будет для тебя немножко, но ничего, все равно не так в глаза будешь бросаться. Переоденься.

При генерале состоял на поручениях еще один офицер — поручик Свиридов, не расстававшийся с ним со шведской войны. Молодой, с таким же веселым нравом, как и у генерала, он быстро сблизился с новым адъютантом. Свиридов охотно посвящал его в особенности кавалерийской и пехотной службы. А главное, он все знал о своем генерале, мог рассказывать о нем часами.

Однажды на бивуаке Арапов поинтересовался у него, есть ли у генерала семья?

— Никакой семьи, — ответил Свиридов.

— А родители?

— Была мать-старушка, да умерла недавно… — Свиридов вдруг оживился, стал рассказывать: — Если бы знали, как он ее любил!.. Ничего для нее не жалел. Деньги, какие водились, при себе не оставлял, отсылал ей. Как-то матушка его, Яков Петрович был тогда еще в полковничьем звании, попала в крайнюю нужду: понадобились ей пять тысяч рублей, Яков Петрович заметался: надо бы послать ей эти пять тысяч, но где взять?.. А в это время главнокомандующим фельдмаршалом Каменским был уже заготовлен рапорт государю, коим Яков Петрович за отличные действия в сражениях и отменные заслуги представлялся к генерал-майорскому чину.

Прослышал о том рапорте Яков Петрович и прямиком к фельдмаршалу: так и так, говорит, ежели можно, замените представление к генеральскому чину пятью тысячами рублей. Фельдмаршал узнал, для чего ему нужны деньги, и согласился. Получил Яков Петрович эти пять тысяч и сразу матушке послал. Выручил он старушку, сам же в полковниках остался.

В Дриссе, куда со всей армией вступил отряд Кульнева, творилось настоящее столпотворение. Все смешалось, перепуталось. Полки не знали своих позиций, а если и знали, то почему-то их не занимали. Среди солдат ходили нехорошие слухи. Говорили, что немецкий генерал Фуль нарочно заманил их сюда, чтобы отдать на погибель Наполеону.

Фуля поносили без стеснения, называли прусским тупицей, сумасшедшим, полоумным и даже изменником. Его высмеивали на все лады. Больше всех потешался над ним Кульнев. Вечерами в обществе офицеров, выпив для настроения чарки две водки, он натягивал на голову вышитый шелковый кисет, придавал лицу шутовское выражение и, подражая надтреснутому голосу военного наставника русского императора, начинал:

— Кто сказал, что я полоумный? Полоумные планов не пишут, а я пишу. Я это умею лучше русских. Я имел честь быть докладчиком по делам главного штаба при короле Фридрихе-Вильгельме и в сем чине уже писал план разбития Наполеона. И не моя вина, что, вопреки плану сему, не мы тогда Наполеона разбили, а он нас. Вина в том солдат и офицеров, которым храбрости не хватило план сей выполнить. Но русским храбрости должно хватить. Умирать русские умеют.