Адмирал Ушаков

Постановление Синода, о котором говорил Ушаков, имело огласку еще в начале 1807 года, во время второй войны с Наполеоном. Именно тогда Синод предложил произносить с церковного амвона проповедь о том, что Наполеон есть предтеча антихриста. Но слово «предтеча», непонятное простому люду, не удержалось рядом со словом «антихрист», и Наполеона стали называть просто антихристом. Так продолжалось до Тильзитского мира. После того как Наполеон стал союзником русского императора, называть его антихристом стало неразумно, и на проповедь наложили запрет… Теперь положение изменилось, Наполеон вновь стал опаснейшим врагом России. Казалось бы, самое время возобновить прежнюю проповедь о «предтече антихриста», но не тут-то было! Дело в том, что среди православных нашлись такие, которые нашли в священных книгах предсказание полной победы антихриста, а затем его тысячелетнее благополучное царствование. Перед верующими мог невольно возникнуть вопрос: ежели Наполеон — антихрист, а Священным Писанием предсказано антихристу тысячелетнее благополучное царствование, то какой смысл оказывать ему сопротивление?.. Потому-то Синод и решил спустить прежнее свое постановление «на вожжах» поглубже в яму, народу же православному внушить, что Наполеон сей вовсе не антихрист, а самый что ни есть смертный мошенник.

Игумен, конечно, хорошо знал всю эту историю, но утаил ее от Ушакова. Хотя он и называл себя его другом, интересы церкви были ему ближе.

— Рассказывают, будто бы вы пожертвовали на армию две тысячи рублей, — переменил разговор игумен.

Ушаков подтвердил: да, он подписался на такую сумму в пользу Первого тамбовского полка и уже внес все деньги.

— Слышал, слышал… — повторял игумен с плохо скрываемым осуждением. — Однако, — продолжал он, — должен с прискорбием сообщить вам, дорогой друг, дворяне остались вами недовольны.

— Мало пожертвовал?

Игумен сделал вид, что не заметил его иронии.

— Своей необычной щедростью вы поставили дворян в неловкое положение перед губернским представителем.

— Вы хотите сказать, что я должен был торговаться, как торговался этот человеконенавистник Титов?

— Ну зачем так резко? — поморщился игумен. — Наши помещики, в том числе и Титов, прижимисты, не любят деньгами сорить. А вы своим поступком как бы им это в укор поставили. Они могут вам этого не простить.

— Не простить того, что я внес больше, чем они? — усмехнулся Ушаков. — Ну, дорогой отче, вы меня просто удивляете.

— Напрасно смеетесь, — обиделся Филарет. — Я говорю вам как друг. Тому, кто обгоняет других, приходится бежать в одиночестве, а одиноким всегда труднее.

— Лучше бежать в одиночестве, чем в компании с этими Титовыми!

Последние слова были сказаны Ушаковым так резко, что между собеседниками на некоторое время возникло напряженное молчание. Разговор возобновил игумен:

— На днях в Тамбове созывается дворянское собрание.

— Знаю об этом.

— А знаете ли о том, что на том собрании вас собираются избрать начальником над народным ополчением?

Ушаков отрицательно покачал головой. Он только недавно имел разговор с предводителем темниковского дворянства, тот об этом ничего не говорил. Впрочем, Никифоров на что-то ему намекал…

— Честь вам оказывается большая, — продолжал игумен. — Однако Титов может напакостить. Он уже сейчас ищет против вас опору, разносит всякие небылицы. Когда собираетесь ехать? — вдруг спросил он без всякого перехода.

— Куда?

— В Тамбов.

Ушаков помолчал, раздумывая, затем ответил:

— Собирался двадцать третьего июля, но теперь вряд ли поеду. Без меня обойдутся.

В это время из леса выехали две подводы, по всему, монастырские. Когда стали проезжать мимо, игумен приподнялся и сделал им знак остановиться. Тотчас подошел монах, ехавший с первой подводой.

— Где были? — спросил игумен.

— В Бабееве.

— А почему подводы пустые?

— Плохо стали жертвовать на церковь святую, — стал жаловаться монах. — Надеялись обе подводы загрузить, а вышло, что и на одну класть нечего. Яиц набрали да деньгами немного…

Игумен встал, стряхнул с себя соринки, приказал:

— Завтра с утра в мордовские села езжайте. Не может того быть, чтобы не подали. Народ войной встревожен, а когда народ в тревоге, деньги далеко не прячет. Всем говорите: новую часовню строим, ради них же, прихожан, стараемся. Бог окупит их подаяния.

Ушаков с неодобрением смотрел на него. То, о чем говорил Филарет, походило на желание поживиться на народном несчастии. Время ли сейчас думать о строительстве новой часовни, когда идет столь разорительная война? Петр Великий во время войны со шведами приказывал колокола с церквей снимать да пушки из них лить. А нынешняя война, пожалуй, еще более опасная, чем шведская. Вместо того чтобы крохи на часовню собирать, армии помогли бы лучше…

Ушаков решительно поднялся, выражая намерение отправиться домой.

— Уже уходите? — забеспокоился игумен.

— Надо, — сказал Ушаков и стал прощаться.

Мысли об игумене не оставляли его всю дорогу. «Странно, — думал он. Давно ищу в нем товарища себе, а не нахожу… Вроде бы умный, справедливый, но есть в нем какая-то раздвоенность…»