Адмирал Ушаков

Несколько дней спустя Арапова и в самом деле отправили в это самое «дальше». Только на сей раз уложили его не в сани, а на обыкновенную телегу. Таких телег вытянулось по дороге до сотни. Еще до снега тамбовские и пензенские крестьяне доставили на телегах фураж для армии, а теперь, уже по зимней дороге, пустыми возвращались обратно. Этим-то и воспользовалось начальство, чтобы разгрузить госпиталь.

Хозяином подводы у Арапова оказался крестьянин из Краснослободского уезда Пензенской губернии, человек угрюмый, неразговорчивый. За все время Арапов услышал от него только два или три слова. Зато санитар, ехавший на другой подводе и отвечавший за всех больных, теребил Арапова на всех остановках — спрашивал о самочувствии, щупал, не охладело ли тело, совал в рот водку. И когда останавливались на ночлег, санитар заботился о нем больше, чем о других, следил, чтобы укладывали его в теплое место.

Арапов сделался ко всему равнодушным. Он не чувствовал болей, не хотел ни есть, ни пить, испытывал одно только желание — спать.

Однажды он впал в забытье еще перед дорогой, когда его укладывали на телегу. Сколько времени ехали в тот день, он не знал. Когда очнулся, то увидел перед собой ночное небо, усыпанное звездами. Его несли куда-то на носилках.

— Где я? — спросил Арапов, удивляясь ослабевшему своему голосу.

— Оставляем, ваше благородие… В госпитале оставляем, — услышал он голос санитара.

— Село какое?

— Не село, а город. Темниковом называется.

«Темников… Темников… Что-то знакомое, — напрягал мысль Арапов. Надо вспомнить, надо вспомнить…»

Но он так и не вспомнил, снова впал в забытье.

14

Что и говорить, нелегко достался Ушакову госпиталь. Много пришлось похлопотать, поволноваться. Зато с каким удовлетворением он прохаживался сейчас по чистым, натопленным палатам! Правда, на всех больных один лекарь, зато нет скученности, нет такой грязи и вони, как во многих других лазаретах. И питанием люди довольны. Все есть — и мясо, и свежая рыба, самым тяжелым даже молоко приносят.

Лекарь водил Ушакова от комнаты к комнате, показывал, объяснял, что к чему. Там, где больные были не так тяжелы, они задерживались дольше обычного, расспрашивали, откуда родом, каких полков или ополчений, есть ли у них жалобы, просьбы. Вопросы задавал обычно Ушаков. Хотя и был он в партикулярном, по одежде он отличался от лекаря, больные угадывали в нем далеко не рядовую личность, называли не «благородием», как лекаря, а «превосходительством» или «сиятельством».

Осмотром солдатских палат Ушаков остался доволен. В них были заняты все койки. Но в госпитале оставалась еще комната, которую берегли для офицеров.

— А в той комнате есть кто-нибудь? — поинтересовался Ушаков.

— Пока один больной, — отвечал лекарь. — Второй день, как положили. Сказывает, будто с вашим превосходительством лично знаком, — добавил он с сомнением.

— Как фамилия?

— Кажется, Арапов.

— Арапов? А вы не ошиблись?

Опередив лекаря, Ушаков первым вошел в офицерскую палату. Койка больного стояла у голландки, больной лежал на ней, укрытый одеялом до самого подбородка. Неподвижное лицо его было мертвенно-бледно. На звук шагов большие серые глаза его открылись, и по лицу будто свет пробежал. Это был действительно он, Арапов.

Лекарь подставил к койке стул, и Ушаков сел к больному так близко, что мог достать рукой его лицо.

— Александр Петрович, узнаете меня?

Арапов смотрел на него, не отвечая, и, пока смотрел, глаза его наполнялись слезами.

— Здравствуйте, Федор Федорович, — наконец, проговорил он, и губы его тронуло подобие улыбки. — Как вы тут?..

— Я-то ничего, — желая приободрить его, весело отвечал Ушаков. — А вот ты, брат, кажется, малость оплошал. Где так тебя?

— Недалеко от Смоленска.

— Тяжело?

— Сейчас лучше стало.

— Как же ты, брат, на войну попал, да еще в пехоту? Ты же к Сенявину поехал.

— Долго рассказывать…

Ему было трудно говорить, Ушаков это понял и прервал его:

— Ладно, ты устал. Оставим до завтра. Завтра я непременно приеду, и мы наговоримся вдоволь. Сейчас скажи только про Сенявина: куда его определили после возвращения в Россию?

— В Ревель вернули портом управлять. Слышал, будто в отставку собирается.

Ушаков с сомнением покачал головой:

— Рано ему в отставку-то.

— Рад бы на службе остаться, да не дают ему настоящего дела.

Ушаков пожал ему руку, с болью почувствовав, какой она стала худой и беспомощной.

— Прощай, Александр Петрович! До завтра!

Выйдя из палаты, Ушаков спросил лекаря, как опасно состояние Арапова.

— Я уже говорил, тяжел… — отвечал тот. — Пулевое ранение. Кости, правда, целы, но внутри что-то задето. И пуля там осталась. Боюсь, внутри у него что-то кровоточит. Да еще старая рана открылась. Плох, очень плох, — сказал в заключение лекарь, — может не выжить.

— Надо, чтобы выжил, — строго предупредил Ушаков.

Лекарь вздохнул и ничего не сказал в ответ.

На другой день Ушаков приехал с гостинцами — привез моченых яблок, смородинового сиропа, меду, буженины, домашних пирогов с калиной, вяленых лещей, грибов маринованных. Увидев все это, Арапов благодарно улыбнулся: