Адмирал Ушаков

Федя смог сделать лишь полдесятка шагов. Новый, более сильный порыв ветра заставил его упасть на колени. Он заслонил собою Любушку, которая беспомощно уткнула лицо в его камзол.

Тьма не рассеивалась ни на секунду. Тучи пыли неслись, забивая глаза, нос, рот.

Ураган свирепел.

В роще трещали, падали деревья. Сквозь вой ветра доносились вопли и крики.

«Вот так, должно быть, валится в бою от меткого пушечного залпа рангоут», — мелькнуло у Феди в голове.

Порывы ветра шли волнами. На какую-то долю секунды посветлело, чтобы снова покрыть все непроницаемой тьмой.

«Сколько же может так продолжаться?»

И вот над головой сверкнула молния, загрохотал громовой раскат, и полил дождь.

Ветер сразу утих.

Федя сорвал с себя мундир и накрыл им Любушку и себя. Они сидели под ливнем, тесно прижавшись друг к другу. Озорная Любушка смеялась, — страх прошел, и ей уже было весело.

Когда ливень наконец стих, из рощи бежали к слободке вымокшие, грязные, поцарапанные, напуганные люди.

Слышались чьи-то вопли, плакали дети.

Со многих домов и сараев буря сорвала крыши. По улице прыгали сбитые ураганом вороны.

Прибежали домой и Любушка с Федей.

— Любочка! Жива! — плакала, обнимая дочь, Марья Никитишна. — Деточки!

— Живы, живы, мамочка!

Ушаков стоял на пороге, не смея войти в комнаты: он был весь в грязи, с него текли потоки воды.

— Мамочка, если б не Федя, я бы, наверное, погибла! — кричала из комнаты Любушка, побежавшая переодеваться.

— Феденька, сыночек мой, а ты как? — наконец обратила внимание на Ушакова Марья Никитишна.

— Ничего. В порядке. Только вот шляпу унесло…

— Какую? Твою? Форменную? С золотым галуном? Так ведь она, я чай, рублев пять стоит!

— Пустяки! Одна голова навек! — улыбаясь, говорил мичман Ушаков.

XI

Производство в лейтенанты пришло летом — тридцатого июля. Одновременно с этим Ушакова назначили командиром только что построенного в Таврове прама № 5.

Федор Ушаков впервые получил в команду самостоятельное военное судно. Правда, это был не фрегат и даже не бриг, а всего лишь малоподвижный, плоскодонный прам, у которого нос и корма ничем не отличались друг от друга. Но и прам со своими двадцатью двумя пушками большого калибра в нижнем деке и столькими же меньшими на открытой верхней палубе все-таки представлял определенную военную силу.

Прам через два дня должен был уйти к устью Дона, защищать его с моря.

Узнав обо всем этом, Федя тотчас побежал к Ермаковым поделиться своими новостями.

Любушка сидела с вязаньем в палисаднике. Она издалека увидала Федю и по его взволнованному, сияющему лицу поняла все.

— Лейтенант! Лейтенант! — по-детски прыгала она, хлопая в ладоши.

Из дому на ее крик вышла навстречу лейтенанту Марья Никитишна. Она уже на ходу вытирала фартуком губы, собираясь приветствовать Федю.

Сегодня Федя был оживленным и веселым, как никогда. Он даже прочел шутливую оду на день производства в лейтенанты. Эти вирши сочинил на Балтийском флоте какой-то безвестный пиит, и их переписывали и затверживали наизусть все мичманы:

Как держит небеса плечами.
Упершись в адско дно, Атлант,
О! Флотские, так между вами
Велик и мощен лейтенант!
О день! О дух мой восхищенный.
Ты, лейтенантом воскрыленный,
Пари, взносись до облаков!
Се мысленно уж там летаю,
Как орл: взор долу устремляю
И зрю несчастных мичманов!

Когда сели обедать, Марья Никитишна вынула из шкапика штоф с водкой, настоянной на каких-то целебных травах.

Пили за лейтенанта.

— Второй раз в жизни пью, — признался Федя.

— А в третий раз когда будем? — толкнула его локтем Любушка.

— Скоро. Когда же повенчаемся?

— Неизвестно, где и как устроишься, Феденька. Раньше поезжай, узнай, а после приедешь.

Федя насупился.

— Не бойся, я тебя обожду!

— Наживетесь еще вместе! Успеете надоесть друг другу. Вся жизнь впереди! — уговаривала Марья Никитишна.

Ушаков задумался. Было больно, было досадно, что на какой-то срок вновь откладывается то, о чем он мечтал эти месяцы. Но, здраво рассуждая, Марья Никитишна права.

Никто не мог сказать, какая пристань, какой берег станет на ближайший год базой для Федора Ушакова. Ясно одно: только не Воронеж. Значит, придется обосноваться где-то там, в Азове, или в малообжитом Таганроге, а потом думать о женитьбе.

Скрепя сердце Ушаков принужден был согласиться с этим.

Марья Никитишна утешала молодых, говорила, что в жизни моряка разлука с семьей — обычное, неизбежное зло, что так живут все моряки и так жила со своим покойным мужем и она.

А Любушка клялась, обещалась ждать жениха, не забывать о нем…

Ушаков вздохнул и сказал:

— Что ж поделаешь?.. Значит, так держать!

И вот настал день отъезда в Таврово. Ушаков уезжал ранним утром на шлюпке. Любушка и Марья Никитишна пришли провожать его. Хотя, кроме матросов, рабочих, грузивших на баржу разные припасы, на пристани не было никого, Федя, как всегда на людях, чувствовал себя стесненно.