Адмирал Ушаков

— Эх ты, сальная пакля, разве своих те мало? — закудахтали бабы.

Чем ближе полдень, тем меньше становилось шлюпок.

Когда пробило шесть склянок, у Графской пристани легко покачивалась на волнах только одна адмиральская шлюпка. Толпа не расходилась. Все ждали, хотели увидеть самый торжественный момент — как эскадра снимется с якоря.

А пока внимание толпы привлекала группа, стоявшая в тени, под навесом на каменной пристани. Это были две нарядно одетые дамы, еще не старый капитан и молодой лейтенант. Дамы держали в руках букеты цветов. Они, видимо, ждали адмирала.

— Тетя Феня, какие это барыни? — шептала на ухо севастопольской прачке молоденькая девушка.

— Маленькая, рыженькая, что говорит с капитаном Доможировым, начальником порта, это Катерина Александровна Пустошкина. Она у него злющая!

— А тая высокая, красивая?

— Тая полная, голубоглазая, — Любовь Флоровна, жена грека Метаксы.

— Какого это Метаксы?

— Ты не помнишь. Был у нас в Севастополе подрядчик.

— Хорошая бабочка.

— Хорошая. Доброй, жалостливой души. А ты знаешь, сколько ей годов? Ну, как думаешь?

— Да тридцать, не больше…

— Сорок с хвостом, вот сколько! — глянула на девушку прачка.

— Да что ты, тетенька!

— Ей-богу, не вру! Вон ее сын, лейтенант Егор Палыч.

— Красивенький! Женатый?

— Где там! Сурьезный парень. Ученый. Адмиральский толмач. Он по-турецкому может говорить.

— Охти мне! А мать его такая веселая.

— А чего ей не быть веселой: живет на готовом!

— Адмирал! Адмирал!

— Федор Федорович идет! — пронеслось в толпе.

К пристани по дорожке, обсаженной тополями, шел сам адмирал Ушаков. Энергичное лицо его было озабочено. Он что-то говорил шедшему рядом с ним высокому, полному контр-адмиралу Пустошкину, а сам не спускал глаз с бухты, где чуть покачивались его суда.

— Здравствуйте, батюшка Федор Федорович! — раздалось в толпе.

Ушаков прервал разговор и снял шляпу, кланяясь во все стороны.

— Здоро´во, севастопольцы! Здравствуйте, бабоньки! — приветствовал он. — Пришли провожать нас?

— Пришли, ваше превосходительство!

— Счастливого плавания!

— Побыстрее вернуться! — слышалось отовсюду.

— Спасибо! — благодарил Ушаков, сходя на каменные плиты пристани. Он подошел к ожидавшей его группе.

Федор Федорович постоял с провожающими одну минуту и стал прощаться. Жена Пустошкина и Любушка поднесли ему цветы.

Любушка поцеловала сына:

— Доверяю вам его, дорогой Федор Федорович.

— Будьте спокойны, Любовь Флоровна! — ответил Ушаков. — Пашенька, поспеши, голубчик, с кораблями! Не задерживайся долго, — просил он друга.

— Будем работать не покладая рук! — ответил Пустошкин.

Ушаков пошел к шлюпке.

Егор Метакса следовал за любимым адмиралом.

Для тех, кто стоял на берегу, последняя склянка тянулась томительно долго.

А на кораблях, где было много дела, незаметно пересыпались последние песчинки.

И вот на «Св. Павле» взвился сигнал: «Сняться с якоря!»

На всех судах залились свистки, затопали сотни ног. Через пять минут эскадра оделась парусами и плавно двинулась из родной бухты. С берегов раздалось «ура».

Впереди распростерлось безбрежное море. Оно переливалось под солнцем разными цветами — от голубого до черного.

Эскадра адмирала Ушакова шла навстречу новым победам.

II

Двое суток Ушаков благополучно шел к румелийским берегам. Эскадра была в трех обычных колоннах.

Сколько раз ходили так к этим же берегам, зорко всматриваясь в каждое облачко на горизонте — не турецкий ли парус?

А теперь плыли спокойно.

Впрочем, адмирал Ушаков не был спокоен. Ему начинал не нравиться ветер: он постепенно усиливался и развел большую волну.

— Ох, раскачает нашу старую посудину! — беспокоился Ушаков.

А ветер становился все крепче.

Наутро пришлось приказать стать под берегом на якорь всей эскадре. Два дня ветер продержал эскадру на месте.

«Я и говорил: не надо было выходить тринадцатого — все равно потеряли двое суток», — рассуждал сам с собой Федор.

18 августа ветер ослабел. Суда починили повреждения и снялись с якоря. 23 августа подошли к проливу. Но «Панагия» еще не вернулась с ответом — входить в пролив или нет. Пришлось лавировать у пролива, ожидая известий от Томары.

Наконец. 24-го вернулась «Панагия». Она привезла чиновника посольства, который сказал, что турки давно с нетерпением ждут русский флот.

25-го вошли в пролив. При входе каждое судно салютовало из семи орудий. Турецкие крепости отвечали столькими же выстрелами.

Берега были усеяны народом, радостно приветствовавшим союзников.

На русских судах все бросились к портам и на верхнюю палубу, чтобы наконец посмотреть на Босфор, о котором всегда было столько разговоров.

Он оказался похожим на величественную реку, текущую между двумя рядами холмов, поросших лесом. Их склоны были все в садах и красивых загородных домах и дачах.

Местами пролив причудливо извивался. Он образовывал прелестные бухточки и заливы, в него выдавались зеленые мысы с кипарисами и платанами.

После неспокойного Черного моря, где вечно бушуют и бьются в берега волны, здесь царила поразительная тишина: скалы и горы защищали Босфор от ветра.

— Вот, братцы, где стоять на якоре — спи, не хочу! — удивлялись моряки.