Адольф Гитлер (Том 1)

Сумасшедшая суета Берлина, пришедшая сюда в знаменитые двадцатые годы, его легкомыслие и алчность дают гитлеровской антипатии к этому городу новую пищу, ибо слишком уж он контрастировал с мрачным характером Гитлера. И тот охотно сравнивает царившую тут атмосферу с Римом времён упадка, только тогда, считает он, ослабление города было использовано «чужеродным христианством», а теперь моральным упадком Германии воспользовался большевизм. Речи Гитлера того времени кишат нападками на порочность большого города, коррупцию и разврат, представший перед ним на сверкающем асфальте Фридрихштрассе или Курфюрстендамм: «развлекаются и танцуют, чтобы забыть о нашей нужде, – с возмущением заявил он однажды, – ведь не случайно придумывают все новые развлечения. Нас же хотят искусственно изнурить». Как когда-то в семнадцать лет, приехав в Вену, стоял он и теперь растерянным и чужим перед феноменом большого города, потерявшись в его шуме, суматохе и суете, – собственно говоря, он чувствовал себя как дома только в атмосфере провинции с неотъемлемым для неё бидермайером, обозримостью и моральной упорядоченностью. В ночной жизни он видит изобретение смертельного классового врага, систематическую попытку «ставить сами собой разумеющиеся гигиенические правила расы с ног на голову; из ночи он (еврей) делает день, он организует эту пресловутую ночную жизнь и точно знает, что действует она медленно, но верно… (чтобы) разрушить одного физически, другого духовно, а в сердце третьего вложить ненависть, когда тот видит, как разгульно живут другие». Театры, продолжает он, «те места, которые человек по имени Рихард Вагнер хотел видеть когда-то затемнёнными, чтобы добиться высшей меры освященности и святости, и строгости, и… высвобождения индивидуума из-под всех нужд и бед», стали «рассадником порока и бесстыдства». В его глазах город наводнён сутенёрами, а любовь, которая для «миллионов других означает высочайшее счастье», превратилась в товар, «в не что иное как гешефт». Он обличает унижение семьи, разложение религии, говорит, что все распадается и компрометируется: «Тот, кто сегодня оказался внутри этого века самого низкого обмана и надувательства, для того остаются только две возможности – или отчаяться и повеситься, или стать подлецом».[331 - См. прежде всего речи Гитлера: VJHfZ, 1963, Н. 3, S. 289 ff.; VJHfZ, 1968, Н. 4, S. 412 ff.]

Как только Гитлер узнал в Берлине о самоуправстве Дрекслера, он тут же возвратился в Мюнхен. А когда партком, обретший за это время энергию и самоуверенность, потребовал от него оправдаться в своём поведении, Гитлер прореагировал на это неожиданным драматическим жестом – он просто заявил 11 июля о своём выходе из партии. Написанное им три дня спустя многословное послание содержит безудержные упрёки, а также поставленные в форме ультиматума условия, при которых он соглашался вернуться в партию. В частности, он требует отставки комитета, требует «поста первого председателя с диктаторскими полномочиями», а также «очищения партии от проникших в неё чуждых элементов»; затем, не разрешается изменение названия и программы партии; за мюнхенской НСДАП должно сохраниться абсолютное первенство, не допускается слияние с другими партиями, а возможно только их присоединение. И с безапелляционностью, в которой уже виден завтрашний Гитлер, он заявляет: «Компенсации с нашей стороны полностью исключаются».[332 - Ibid. S. 107 ff. Там же приводится и ответное послание парткома.]

О том, каких размеров достигли за это время авторитет и власть Гитлера, свидетельствует незамедлительное, датированное уже следующим днём ответное послание парткома. Не рискуя пойти на противоборство, комитет принимает с робкими возражениями все обвинения Гитлера, заявляет о своём подчинении и даже о готовности ввиду гнева Гитлера сделать козлом отпущения нынешнего первого председателя Антона Дрекслера. В решающем пассаже послания, где впервые слышится византийский тон последующей практики обожествления, говорилось: «Комитет готов в порядке признания Ваших колоссальных познаний, Ваших достигнутых редкой самоотверженностью и на общественных началах заслуг в деле процветания движения и Вашего редкостного ораторского дара предоставить Вам диктаторские полномочия и будет очень рад, если Вы после Вашего возвращения в партию займёте уже неоднократно и ещё задолго до этого предлагавшийся Вам Дрекслером пост первого председателя. Дрекслер останется тогда в комитете на правах члена и если это отвечает Вашему пожеланию, то и членом исполкома. Если Вы сочтёте необходимой для движения его полную отставку, то это должно быть заслушано на очередном годичном собрании».