Адольф Гитлер (Том 1)

В принципе это утверждение вообще отрицает возможность исторического познания путём биографического исследования. И обосновывается это тем, что никакая конкретная личность не в состоянии оказывать сколь-нибудь достоверным образом решающее воздействие на исторический процесс со всеми его хитросплетениями и противоречиями и на всех его многочисленных, непрерывно меняющихся уровнях напряжения. Ибо, как утверждается, историография персоналий по сути лишь продолжает традицию старой придворной и мадригальной литературы, и в 1945 году вместе с крушением режима она просто поменяла местами знаки, сохранив, в принципе, ту же методику. Гитлер остался все той же неотразимой силой, приводящей в движение все и вся, и лишь «сменил своё качество: спаситель-избавитель стал дьяволом-соблазнителем»[56 - Kuehnl R. Der deutsche Faschismus. In: Neuepolitische Literatur, 1970, H. 1, S. 13.]. В конечном же итоге, утверждается далее, любое биографическое исследование служит, вольно или невольно, потребностям в оправдании тех миллионов былых его приверженцев, кто перед лицом такого «величия» без труда может представлять себя жертвой или уж хотя бы переложить всю ответственность за случившееся на патологические капризы бесноватого фюрера, отдающего приказы откуда-то; короче говоря, биография – это скрытый оправдательный манёвр в ходе всеобъемлющей стратегии, направленной на снятие вины.[57 - Эта оговорка не лишена оснований. Она касаетсятех работ, которые занимаются отдельными сторонами биографии Гитлера, роли женщин в его окружении, как в целом, так и по отдельности, и придают большое значение, например, злоупотреблению диктатором наркотиками или его головной боли, нежели идеологическим моментам, мировомуэкономическому кризису или определённым авторитарнымтрадициям немецкого понимания государственности. Сюдаже относятся и те идеологически предвзятые толкования, которые представляют Гитлера «выкормышем» некоей «нацистской клики» промышленников, банкиров и крупныхземлевладельцев, и, строго говоря, лишь перекраивают оспариваемый тезис о том, что историю делают личности, подгоняя его под «этих капиталистов». И в этом случае речь идёт охвалебной литературе, только со знаком минус и скрытымапологетическим мотивом. Сам же Гитлер и тут, и там полностью выпадает из исторического контекста и превращаетсяв абстрактное зло; см., например: Czichon E. Wer verhalfHitler zur Macht?; его же Der Primat der Industrie. In: DasArgument, H. 47; а также другие номера журнала, посвящённые проблеме фашизма (33, 41). Полный перечень литературы о левых теориях и их затруднениях в плане анализаявления Гитлера см.: Hennig E. Industrie und Faschismus. In: Neue politische Literatur, 1970, H. 4, S. 432 ff.]

Это утверждение подкрепляется ещё и тем, что по своим индивидуальным параметрам Гитлер, действительно, лишь с трудом может привлечь к себе наш интерес – его личность на протяжении всех этих лет остаётся удивительно бледной и невыразительной. И только в контакте с эпохой она обретает свою напряжённость и притягательность. Гитлер обладал многим из того, что Вальтер Беньямин назвал «социальным характером»: едва ли не показательное средоточие всех опасений, чувств протеста и надежд своего времени – и все это возведённое в высшую степень, изломанное и снабжённое какими-то необычными чертами, но тем не менее никогда не утрачивавшее своей связи с историческим фоном и входившее в него составной частью. Жизнь Гитлера не стоило бы ни описывать, ни интерпретировать, если бы в ней не проявились надличностные тенденции и взаимоотношения, если бы его биография не была на всём своём протяжении одновременно и сколком биографии эпохи. И то, что она именно таковым и является, определяет вопреки всем возражениям правомочность такого жизнеописания.

Однако это обстоятельство придаёт в то же время более явственные черты, нежели обычно, и заднему плану картины. Гитлер предстаёт тут на фоне густого узора тех объективных факторов, которые его формировали, ему способствовали, влекли его вперёд, а порой и останавливали. И важную роль играют здесь и романтическое немецкое восприятие истории, и своеобразная угрюмая «серость» Веймарской республики, и национальная деклассированность в результате Версальского договора, и двойная социальная деклассированность широких слоёв вследствие инфляции и мирового экономического кризиса, и слабость демократической традиции в Германии, и страх перед угрозой коммунистической революции, и опыт войны, и просчёты утративших уверенность консерваторов, и, наконец, широко распространённые опасения, связанные с переходом от привычного строя к строю новому, видевшемуся пока ещё весьма смутно. И все это пронизывалось необходимостью давать скрытым, максимально перепутанным причинам недовольства простые формулы выхода и, увязая во всей этой уготованной эпохой трясине, искать убежища у какого-то подавляющего авторитета.