Адольф Гитлер (Том 2)

Конечно, снова появились жалобы, что Гитлер удаляется от своих сторонников и слишком уж подчёркивает расстояние между собой и ними. Так, Шнайдхубер сетовал, что чувство отчуждения охватило «почти каждого штурмовика»: «СА борется с фюрером за его душу и до сих пор не обрела её. Но должна обрести». Далее он писал о том, что люди «взывают к фюреру», но что на зов этот отклика нет. Не случайно приветствие и боевой клич «Хайль Гитлер!», введённый Геббельсом в Берлине и употреблявшийся и раньше, теперь проник повсюду. На афишах все реже упоминалось об ораторе «Адольфе Гитлере», зато все чаще на них стояло слово «фюрер» – безымянное и почти абстрактное понятие. Во время своих поездок по стране он очень не любил, когда в холлах отелей или в помещениях партии его окружали взволнованные партийцы – его угнетали их излишняя близость и сервильное усердие. Он разрешал, да и то очень неохотно, чтобы ему представляли только испытанных членов партии, и избегал всякого светского общения с незнакомыми людьми. Разумеется, он умел, особенно после того, как избавился от некоторых неуклюжих привычек, и показать себя: то это был галантный собеседник в дамском обществе, то свой брат-рабочий с простецкими манерами или же по-отечески добрый товарищ, в сердечном порыве склонявшийся к светловолосым детским головкам: «Что касается торжественных рукопожатий и исполненных значения взглядов, то тут ему нет равных», – заметил один из современников. Но ближайшее-то окружение не могло не видеть, сколько во всём этом было расчётливого актёрства. Он постоянно думал о том, какое произведёт впечатление на публику, и в своих расчётах делал ставку и на народность, и на трогательность или величие жеста. Никто не проявлял столько внимания к своему имиджу, никто так не ощущал необходимости во что бы то ни стало вызывать интерес. Точнее других он понял, что значил для того времени тип «звезды» и насколько политик подчинён тем же законам. Из-за слабого здоровья он уже довольно давно не курил, а со временем был вынужден отказаться и от алкоголя. Теперь он использовал оба эти обстоятельства, чтобы произвести впечатление аскета, далёкого от радостей жизни. Понимание им своей роли делает его, несомненно, самой современной фигурой немецкой политики тех лет. Во всяком случае, он гораздо лучше потрафлял потребностям демократического массового общества, чем антагонисты от Гугенберга до Брюнинга; они как раз не умели эффектно подать себя, что и доказывало, насколько они и по происхождению, по своим корням были феноменом прошлого.

Никто с этих пор не мог бы утверждать, что оказывает хоть какое-то заметное влияние на Гитлера; времена Дитриха Эккарта и даже такого человека как Альфред Розенберг давно прошли. «Я никогда не ошибаюсь! Любое моё слово принадлежит истории!» – воскликнул он в своём первом объяснении с Отто Штрассером. Его желание чему-либо учиться шло на убыль по мере того, как он все более претендовал на роль «фюрера-папы». Всегда окружённый только восторженными почитателями и далеко не интеллектуальной свитой, он и в духовном плане постепенно попадал в растущую изоляцию. В его кумире Карле Люгере его восхищал когда-то пессимистический взгляд на людей, а теперь он и сам почти не скрывал пренебрежения как своими приверженцами, так в равной степени и противниками. Послушный своему консервативному инстинкту, он упрямо твердил, что человек зол и испорчен по природе, что люди – это «насекомые, расползшиеся по земле», как он выражался в одном из писем. И далее: «Широкие массы слепы и глупы, они не ведают, что творят».[176 - Об этом говорится и в уже не раз упоминавшейся речи в гамбургском «Национальном клубе». Op. cit. S. 97, и в упомянутом письме от 2. 02. 1930 одному члену партии, имя которого не названо; опубликовано в: VJHfZ, 1966, Н. 4, S. 464. К замечаниям О. Штрассера, который тоже, возможно, сгустил краски, см.: Strasser О. Mein Kampf, S. 98, S. 43.]