Адольф Гитлер (Том 2)

И вот эта внутренне прочно сцепленная, хотя так и не ставшая никогда законченной системой идеология дала его пути ту уверенность, которую сам он охотно называл «сомнамбулической». На какие бы уступки ни шёл он в угоду текущему моменту, его толкование состояния мира и ощущение борьбы не на жизнь, а на смерть они не затрагивали, что и придавало его политике безапелляционную последовательность и первозданность. Его боязнь определённостей, засвидетельствованный единодушно почти всеми партнёрами по сцене страх Гитлера перед принятием решений всегда касались только тактических альтернатив, в то время как в коренном вопросе он не знал ни сомнения, ни боязни, и насколько любил он откладывать и выжидать, настолько же был нетерпеливым и решительным, когда речь шла о великом конечном противоборстве. И едва ли было что-либо более ошибочным, нежели наивные разговоры тех времён в народе, что, мол, определённая бесчеловечность режима объясняется тем, что он ничего об этом не знает. На самом же деле он знал намного больше, чем было известно о событиях, и намного больше, чем кто-либо мог догадываться, – он был «самым радикальным национал-социалистом», как сказал о нём один человек из его самого ближайшего окружения.

Широко охватывающий комплекс его идеологических представлений наложил свой отпечаток, в частности, на его внешнеполитическую концепцию, чьи наиболее существенные, оставшиеся неизменными до самого конца главные линии были развиты уже в «Майн кампф», хотя из-за своей казавшейся скорее фантастической целенаправленности они никогда не воспринимались как конкретная политическая программа. Положив в основу крушение Германии того времени, он ставит новый подъем страны в зависимость от готовности восстановить замутнённый расовый материал. То, что он называл «разорванностью кровных уз», «лишило рейх мирового господства», и потому он считает: «Если бы немецкий народ в своём историческом развитии обладал тем стадным единством, которое пошло на пользу другим народам, то Германский рейх наверняка стал бы сегодня властелином земного шара». Распространённой в НСДАП националистической традиционной фразе о «народе без пространства» он противопоставляет формулу «пространство без народа» и видит актуальнейшую внутриполитическую миссию национал-социализма именно в том, чтобы дать пустому пространству между Маасом и Мемелем единый народ, ибо «то, что мы сегодня имеем, это уже марксистские людские массы, а не немецкий народ».[44]

Картина революции, которая вставала перед его мысленным взором, и была в значительной степени пронизана элитарно-биологическими представлениями – его целью были не только новые формы господства и новые учреждения, его целью был новый человек, появление которого он торжественно возвещал во многих своих речах и статьях как наступление «подлинного золотого века». «Кто видит в национал-социализме только политическое движение, – так заявит Гитлер, – тот почти ничего не знает о нём. Это – ещё большее, нежели религия, это – воля к сотворению нового человека»[45]. Поэтому к самым жгучим задачам нового государства относятся, по его мнению, воспрепятствование «дальнейшей бастардизации», «поднятие брака с уровня постоянного расового осквернения» и придание ему вновь возможности «плодить обезьян и подобия Господа, а не помеси человека с обезьяной». Идеальное состояние, в котором господствует заново выращенный путём «гибридизации вытеснения» чистый арийский тип, видится Гитлеру как результат длительного биологического процесса. В своей секретной речи, произнесённой 25 января 1939 года перед кругом высших офицеров, он говорил о развитии, которое потребует сотен лет, чтобы в итоге большинство обладало теми признаками избранности, благодаря которым оно будет в состоянии покорить мир и властвовать в нём.[46]