Адольф Гитлер. Жизнь под свастикой

Борман, который был ничуть не трезвее Бургдорфа, вяло оправдывался: «Зачем же ты переходишь на личности, мой дорогой? Если другие и обогатились, то я здесь ни при чем. Клянусь тебе всем, что для меня свято... За твое здоровье, дорогой!» Но в данном случае рейхслейтер поскромничал. За время правления Гитлера он приобрел два имения, в Мекленбурге и Верхней Баварии, и роскошную виллу на берегу озера Химзее.

Гитлер предпочел безвестной гибели в какой-нибудь глухой альпийской деревушке смерть «на миру» — в рейхсканцелярии, в центре Берлина, в сердце Третьего Рейха. Это была гибель-символ, впечатанная в историю, а не тихое самоубийство где-то в горах, о котором мир, возможно, так никогда бы и не узнал.

По этой же причине Гитлер никак не мог бежать из Германии — ни в Швейцарию, ни в Испанию, ни в Южную Америку. Это означало бы годы и десятилетия жизни под чужим именем и безвестную смерть. Познавший вкус власти и политического успеха Гитлер мог существовать только как историческая личность. Возвращение к существованию простого немецкого, швейцарского или латиноамериканского обывателя было для него хуже смерти.

И в предсмертном политическом завещании, когда все уже было кончено, Гитлер основным сделал жертвенный мотив: «Я хотел бы, оставшись в этом городе (Берлине. — Б. С.), разделить судьбу с теми миллионами других людей, которых уже настигла смерть... Из этих жертв наших солдат и из моей собственной связи с ними до самой моей смерти в германской истории так или иначе, но взойдет однажды посев сияющего возрождения национал-социалистического движения, а тем самым и осуществления подлинно народного сообщества... Командующих армией, военно-морским флотом и люфтваффе я прошу самыми крайними мерами укрепить у солдат дух сопротивления в национал-социалистическом смысле этого слова, указав на то, что я, как основатель и создатель этого движения, предпочел смерть трусливому бегству, а тем более — капитуляции. Пусть это станет однажды частью понятия чести германского офицера, как то уже имеет место в нашем военно-морском флоте: сдача какой-либо территории или города — невозможна, а командиры должны быть впереди и служить ярким примером самого верного исполнения своего долга вплоть до собственной гибели». Свое самоубийство Гитлер рассматривал как подвиг, призванный вдохновить вермахт и германский народ на борьбу до последнего человека. Своих Матросовых и Клочковых нацистская пропаганда просто не успела придумать, хотя уже находилась на пути к созданию подобных героических мифов.

Еще фюрер писал в политическом завещании: «С того дня, когда я отправился добровольцем на Первую мировую войну, я посвятил все мои мысли, все мои деяния и всю мою жизнь любви к моему народу...» И перед смертью повторил свой любимый тезис насчет того, что во всем виноваты евреи. Поскольку Вторую мировую войну, по утверждению Гитлера, «хотели и развязали международные государственные деятели еврейского происхождения или действовавшие в еврейских интересах... Пройдут века, но из руин наших городов, из наших исторических памятников возродится заново ненависть к этому народу, который наконец сам за нее отвечает: к международному еврейству и к их приспешникам».

Гитлер приказал обеспечить достаточное количество бензина, чтобы сжечь трупы — его и Евы. Своему адъютанту Гюнше Гитлер объяснил: «Я не хочу, чтобы после моей смерти русские выставили меня в своем паноптикуме». Кемпке с большим трудом удалось достать для погребального костра несколько сот литров бензина из баков разбитых автомобилей. Сожжение продолжалось от 14.30 до 19 часов. Обуглившиеся трупы были похоронены в воронке у стены квартиры Кемпки. Сбылось пророчество, которое Гитлер изрек своему шоферу еще в 1933 году, когда тот вез его в рейхсканцелярию: «Живым я отсюда не выйду!»

Перед смертью фюрер объявил обитателям рейхсканцелярии: «В этом городе у меня было право отдавать приказы. Теперь я должен повиноваться приказу судьбы. Даже если бы у меня была возможность спастись, я бы не сделал этого. Капитан тонет вместе со своим кораблем».

Когда Гитлер прощался с обитателями бункера, Ева обняла Т. Юнге и сказала: «Прошу вас, попытайтесь выбраться отсюда. Передайте привет от меня Мюнхену и моей любимой Баварии!» И улыбнулась, подавляя рыдания...