Адония

– А я в первую мою минуту подумал, – признался ему Доминик, – что я здесь совершенно один!

– В какой-то степени это так и есть. Понимаешь, своего рода отдых от земной людской скученности.

– Боже мой! – воскликнул Доминик, – я совсем забыл о земной жизни, и обо всём, что предшествовало… – вдруг он вздрогнул. – Боже мой! – повторил потрясённо. – А она всё ещё там!

– Каждый без исключения человек, – сказал утешающе Босх, – поднимет однажды свою душу до такой благодати, что окажется здесь.

– Что это ты такое сказал, мастер? Неужели же каждый?

– Каждый.

– Но как же, мастер, преступники и злодеи?

– И они однажды поднимутся. Только будет это в далёком, весьма далёком грядущем. А пока они раз за разом обрекают себя на движение по проклятому кругу, наполненному искупительными мучениями и долгой, долгой тоской.

– Я хочу помочь одному такому человеку, – прошептал, вглядываясь в даль, Доминик.

– Для этого тебе придётся спускаться в миры страдалищ, художник. А это крайне мучительно. Кроме того, я давно ждал человека, с кем мог бы украсить этот мир не только цветными, но и поющими башнями. Я надеялся, что однажды появится здесь кто-нибудь, кто станет или вторым мастером, или учеником, а появился ты, человек, к которому я сам с радостью пойду в ученики.

И старый Босх с неуловимым оттенком грусти добавил:

– Может, останешься?

– Это было бы в высшей степени желанно, учитель, – ответил, печально глядя на него, Доминик. – Но как я буду утолять своё сердце красотой и безбренностью этого мира, зная, что там, в мире людей, какой-нибудь новый патер опять направит её по этому проклятому кругу?

– Крайне мучительно, – напомнил старик.

– Не мучительнее, чем знать, что она там одна, со всем тем, что недавно обрушилось на её скорбную душу!

– В ближайший век ты мог бы вернуться туда и стать одним из великих художников, – вздохнул Босх. – Или остаться здесь и создать нечто грандиозное, что будет встречать новой красотой всех поднимающихся сюда. Но если ты истратишь этот век на поединок с силами, которые цепко держат её, что ты получишь в итоге?

– Она написала стихотворение…

– Да, здесь это известно.

– И что? Разве этого мало?

– Ведь ты не воин, – снова вздохнул старый художник. – А тебе предстоит противостоять киносаргам, блюстителями кармы…

– Мне бы лучше узнать, как и кому сообщить о пути, который я избираю? Как это сделать здесь?

– Всё уже сделано, Доминик. Здесь достаточно пожелать.

– И… Я смогу дать ей знать об этом?

– В любую минуту.

– Но как?

– Пожелай увидеть и поговорить. Вот как пожелал увидеть меня.

Доминик устало прикрыл глаза. Образ Босха, неярко светясь грустной улыбкой, отдалился и перестал быть видимым. После этого Доминик спустился вниз, к траве, лёг лицом вниз и, раскрыв глаза и всматриваясь в лучащуюся солнечным светом землю, негромко позвал:

– Адония!

И тотчас перед ним явились стол возле забранного решёткой окна, в котором чернела ночь, две лампы, бледное лицо его «невесомой звезды» и послышался грубый, металлический голос: «И ещё одного человека ты застрелила на улице в Плимуте. Это видели четверо, из которых один – иностранный купец!»…

Глава 13 Киносарги и Глем

На протяжении своей жизни Иероним Люпус, безусловно, испытывал любовь. К себе, своей власти, своим достижениям и удачам. О простой человеческой любви, жертвенной, бескорыстной, он не имел и отдалённого представления. Тем страшнее, непонятнее был для него поступок Адонии, предавшей его ради какого-то случайного нищего. Поступок прирученной им волчицы, вскормленной и обученной, наделённой властью и осенённой восхищением капитанов, той, которой он помог выжить и помог отомстить.

«Почему она так поступила?!»

Люпус, человек, не имеющий никакого представления о настоящей любви, был обречён оставаться в неведении.

Адор

В не меньшем неведении был и Филипп.

– Не могу понять, патер, – говорил он, вернувшись поздним вечером в Плимут. – Совсем недавно она забавлялась, когда вот так же в таверне мы с ней взяли в дело молодого офицерика, Генриха. Она тогда сказала ещё: «Красиво ушёл мальчик. Даже не крикнул». Теперь же она впала в истерику, потом – глубокий обморок. Получился большой шум, патер, её сейчас содержат под стражей. Я, конечно, мог бы вытащить её оттуда, как в своё время Маленького, но теперь я не уверен, захочет ли этого она сама! Не поднимет ли вой на все казематы? Вот ведь досада. Как распорядитесь?