Адреналин

Никаких созвонов. Никакого общения. В настоящий момент мы – пятеро человек-невидимок. Люди Аркадьева не могут нас достать.

Пока не могут…

А ведь у меня с самого начала были плохие предчувствия насчет этого заказа…

– Мы сидели и курили. Начинался новый день, – поет в моих наушниках Саша Васильев.

Ага. Новый день. Точная копия старого.

День сурка. Настоящее продолженное. Five o’clock. Время всегда пить чай. Вернее, коньяк.

Я сижу на кухне, на полу. Возле моих коленей – наполненная до краев пепельница. Рядом – наполненный до краев бокал. А я ведь давала себе слово бросить вредные привычки!

Я смотрю в окно. За стеклом – мир, в котором я не была уже три недели.

Леха не выпускает меня на улицу. Он сам ходит за продуктами. В рукаве у него нож, на поясе – газовый «вальтер». Чтобы изменить внешность, он побрился наголо, отрастил усы и приобрел на лоточных развалах круглые черные очки. В старом плаще и любимых перчатках без пальцев он больше похож на попрошайку, чем на программиста со стажем.

Наличных денег почти не осталось – все, что у нас было на руках, мы отдали за эту небольшую, почти пустую двушку в Чертаново. Заплатили за три месяца вперед – но кто знает, где мы будем через три месяца… Кухонный гарнитур советских времен, старенькая стиральная машина, два надувных матраца. Блеклые бумажные обои рассохлись на швах. Рамы демонстрируют три слоя краски. Отличное место для того, чтобы залечь на дно…

На работе я взяла отпуск за свой счет. Наплела по телефону что-то про больницу и мнимые тяжелые болезни… Леха просто однажды перестал появляться в офисе.

Один раз в день я включаю телефон ровно на пять минут, и звоню маме. Рассказываю ей, что у меня все хорошо. Выдумываю какие-то новости. Я стараюсь при этом говорить трезвым, бодрым голосом. Иногда мне это даже удается.

Пока я разговариваю с мамой, на телефон приходят бесчисленные смс. Это разные знакомые и не очень люди не могут до меня дозвониться…

Шторы в квартире постоянно закрыты – по настоянию Лехи. Вот только… когда он уходит из дома, я сдвигаю в сторону плотную ткань, сажусь на кухне на пол – чтобы не болтаться лишний раз перед окном – и смотрю, как моросит дождь. Или как с деревьев опадает влажная ноябрьская листва. Или как мимо окна проносится случайная птица.

Я говорю птице «привет!» и пью за ее здоровье.

Еще немного – и я окончательно сойду с ума.

Интересно, сколько еще мне придется сидеть в этой гребаной квартире?

– Все ушли, остались двое в мире самых чокнутых людей, – продолжает ерничать Васильев. – Мы сидели и курили, начинался новый день!

В комнате звонит телефон.

Отлично! У меня начались слуховые галлюцинации!

Я тушу сигарету и достаю из пачки новую. Потом, забыв прикурить, снимаю с головы наушники. Мне показалось, или телефон действительно звонил?

Пару секунд в квартире висит тишина, а потом снова раздается звонкое: «Дзынь-дзынь!».

Кто может звонить сюда по городскому номеру?

Паника окатывает меня ведром холодной воды. Я зажимаю в зубах сигарету и осторожно, на четвереньках, ползу в комнату. Телефон продолжает звонить – каждый звонок мурашками пробегает по коже.

Я усаживаюсь перед стоящим на полу аппаратом – а он и не думает замолкать. Он трезвонит и трезвонит – и я зажимаю уши, чтобы не слышать этого настырного треньканья. Неужели они нас нашли?

Может, стоит выдернуть его из розетки? Я берусь за провод – но тут в замочной скважине входной двери поворачивается ключ. К черту провод – я привычным движением хватаю лежащий рядом с телефоном второй «вальтер», усаживаюсь спиной к косяку, снимаю пистолет с предохранителя и беру входную дверь на мушку.

За то время, пока мы прячемся в этой квартире, Леха научил меня обращаться с огнестрельным оружием.

Телефон надрывается за моей спиной.

Наконец дверь распахивается.

– Это Пушкин, Наталья Николаевна! – говорит Леха, возникая в дверном проеме.

– Пушкин умер! – отвечаю я, ставя пистолет на предохранитель.

Эти дурацкие пароль и отзыв – знак того, что Леха пришел один и никто не стоит за его спиной. И знак того, что за время его отсутствия никто не ворвался в квартиру и не держит меня на прицеле.

Телефон делает последнее: «Дзынь!» и умолкает на вдохе.

Леха ставит на пол в коридоре два полиэтиленовых пакета, медленно подходит ко мне.

– Я не ослышался? – спрашивает он сверху.

– Нет, – говорю я. – Звонили минут пять, не меньше. Я трубку не взяла.

Леха лезет в карман плаща, достает зажигалку, подносит ее к сигарете, которая все еще торчит из моего рта.

Я закуриваю.

Леха разувается, вносит на кухню пакеты.

– Я же просил тебя не отодвигать шторы! – кричит он с кухни.

– Мне не хватает солнечного света! – отвечаю я, усаживаясь поудобнее у стены.

– Тебе не хватает пули в голову, – ворчит Леха, раскладывая принесенные продукты. – Я купил тебе кефира и творога. Кальций – полезная штука. И еще – минералки.

– А коньяку? – интересуюсь я. Хмель, отпустивший на время, снова принимает меня в свои тесные объятия.

– Может, ты пока повременишь с коньяком? – спрашивает Леха. – И хватит столько курить!