Адрес командировки - тюрьма

— А вообще ты много шпионов видел? — Расписной усмехнулся еще раз. Он явно набирал очки. Но ссориться с авторитетом пока не входило в его планы, и он смягчил ответ:

— Какой я шпион… Взял фуцана на гоп-стоп, не успел лопатник спулить меня вяжут[22]! Не менты, а чекисты! Оказалось, фуцан не наш, шпион, греб его мать, а в лопатнике пленка шпионская!

Расписной вскочил и изо всей силы ударил кулаком по столу так, что треснула доска. Ему даже не пришлось изображать возмущение и гнев, все получилось само собой и выглядело очень естественно, что было крайне важно, ибо зэки внимательные наблюдатели и прекрасные психологи.

— Постой, постой… Так ты, выходит, не приделах, зазря под шпионский хомут попал? — Калик рассмеялся, обнажив желтые десны с изрядно поредевшими, испорченными зубами: в тюрьме их не лечат — только удаляют. Но лицо его сохраняло прежнее выражение, и от этого непривычному человеку становилось жутко: не так часто видишь смеющийся булыжник. Блаткомитет тоже усмехался: получить срок по чужой статье считается фраерской глупостью.

— Хули зубы скалить… Двенадцать лет на одной ноге не отстоять!

Расписной глянул так, что булыжник перестал смеяться.

— Ну ладно… Родом откуда?

— Из Тиходонска.

— Кого там знаешь?

— Кого… Пацаном еще был. Крутился вокруг Зуба, с Кентом малость водился… Скворца… Филька… В шестнадцать уже залетел, ушел на зону.

При подготовке операции всех его тиходонских знакомых проверяли. Зуб с тяжелым сотрясением мозга лежал в городской больнице, Кент отбывал семилетний срок в Степнянской тюрьме, Скворцов лечился от наркомании, Фильков слесарил на той же автобазе. На всякий случай Кента изолировали в одиночке особорежимного корпуса, Филька послали в командировку за Урал, двух других не стоило принимать в расчет.

Калик покачал головой:

— Про Кента слышал, про других нет. А за что попал на малолетку?

— За пушку самодельную. Пару краж не доказали, а самопал нашли. Вот и воткнули трешник.

— А вторая ходка?

— По дурке… Махались с одним, я ему глаз пикой выстеклил[23].

— Ты что ж, все дела сам делал? — ехидно спросил Зубач, улыбаясь опасной, догадывающейся улыбкой. — Без корешей, без помощников?

— Почему? Третья ходка за сберкассу, мы ее набздюм ставили[24].

— С кем?! — встрепенулся Калик. Так вскидывается из песка гюрза, когда десантный сапог наступает ей на хвост.

— С косым Керимом. Его-то ты знать должен.

— Какой такой Керим? — Из глубины булыжника выскользнул покрытый белым налетом язык, облизнул бледные губы.

— Косого Керима я знаю, — сказал один из блаткомитетчиков — здоровенный громила с блестящей лысой башкой. — Мы с ним раз ссали под батайский семафор[25].

Катала кивнул:

— Я с ним в Каменном Броду зону топтал. Авторитетный вор. Законник.

— Почему я про него не слышал? — недоверчиво спросил Калик, переводя взгляд с Каталы на лысого и обратно, будто подозревая их в сговоре.

— Он то ли узбек, то ли таджик. Короче, оттуда, — пояснил Катала. — У нас редко бывал. И в Каменном Броду меньше года кантовался — закосил астму и ушел к себе в пески. Ему и правда здесь не климатило.

— Ладно. — Калик кивнул и вновь повернулся к Расписному. — А где ты, братишка, чалился[26]?

 — Про "белый лебедь"[27] в Рохи-Сафед слыхал?

— Слыхал чего-то…

— Керим про эту зону рассказывал, — вмешался Катала.

— И мне тоже, — подтвердил лысый громила. — Говорил, там даже законника опетушить[28] могут.

Расписной кивнул.

— Точно. В "белом лебеде" ни шестерок, ни петухов, ни козлов, ни мужиков нет. Вообще нет перхоти. Один блат — воры и жулики, вся отрицаловка[29]. А вместо вертухаев — спецназ с дубинками. Только не с резиновыми, а деревянными: врежет раз — мозги наружу, сам видел. И сактируют без проблем — или тепловой удар напишут, или инфаркт, или еще что… Через месяц из воров да жуликов и мужики получаются, и шестерки, и петухи… А кто не выдерживает такого беспредела, пишет начальнику заяву, мол, прошу перевести в обычную колонию…

— Если воры гнутся, у них уши мнутся[30], — бойко произнес Катала, но его шутка повисла в воздухе. Все помрачнели. Ни Калику, ни блаткомитету не хотелось бы оказаться в "белом лебеде".

— А он, братва, все в цвет говорит, — обратился к остальным лысый. — Керим точно так рассказывал. Я думаю, пацан правильный.

— Кажись, так, — поддержал его еще один блаткомитетчик со сморщенным, как печеное яблоко, лицом и белесыми ресницами. — Наш он. Я сук за километр чую.

— Свойский, сразу видать… — слегка улыбнулся высокий мускулистый парень. На правом плече у него красовалась каллиграфическая надпись: "Я сполна уплатил за дорогу". На левом она продолжалась: "Дайте в юность обратный билет". Обе надписи окружали виньетки из колючей проволоки и рисунки — нынешней беспутной и прежней — чистой и непорочной жизни.

— Закон знает, общество уважает, надо принять как человека…

— Наш…

— Деловой…

Большая часть блаткомитета высказалась в пользу новичка.