Адресная книга вымышленных литературных персонажей

Каждый такой адрес открывает путь моим бесконечным фантазиям. Так, даты на могильном камне, своего рода романы в миниатюре, к которым в итоге сводится жизнь, будоражат любопытство праздно гуляющих по кладбищу. Нагромождение случайных цифр: номера округов, этажей, телефонов, номера домов на разных улицах, бульварах, набережных и в переулках — это разные эпохи, которые наслаиваются друг на друга, входят в резонанс и, наконец, сливаются в рифмованном созвучии. Их сдержанный лиризм образует пеструю антологию поэзии разных жанров и не позволяет все свести к простому перечислению. Адреса — это вехи жизни человека, отрезки пути, причудливой сетью покрывающие карту города и рисующие на ней зигзагообразный маршрут с остановками, пересадками и неожиданно возникающими черными дырами, размыкающими непрерывную цепь событий. По этому странному рисунку можно проследить весь наш жизненный путь: мы то крутимся в одном и том же квартале, перескакивая от дома к дому, то совершаем длинные броски с правого берега на левый, из центра на окраину. У каждого из нас своя топография, свои полюсы притяжения и свои слепые зоны.

Я вполне смог бы воссоздать занятное генеалогическое древо с помощью одних только адресов на старых конвертах или на гостиничных бланках, которые на свой лад рассказывают историю моей семьи. Как и фотографии в семейном альбоме, эти адреса трогают лишь меня одного. Улица Фоссе-Сен-Бернар, 15. Улица Ренн, 150. Улица Дюфренуа, 4. Улица Дарданеллы, 10. В каждом адресе еще отзывается присутствие тех, кого уже нет на свете. Наша история пишется здесь, в Париже. Последняя остановка на кладбище Монпарнас... Интересно, какова же логика всех этих перемещений? Я знавал одного закоренелого холостяка, который переезжал каждый раз, когда его старый консьерж поступал на работу в новый дом.

А разве не того же рода любопытство побуждало частного детектива К. М. Хютте, персонажа романа Патрика Модиано «Улица темных лавок», заполнять стеллажи в своем офисе на авеню Ньель, коллекцией «ежегодников Боттена[3], телефонными и прочими справочниками за последние пятьдесят лет»? Хютте полагал, что «ни одна другая библиотека не содержит столько ценных и волнующих сведений».

Адреса не просто сохраняют в реальной жизни следы минувшего времени или ушедших от нас людей. В мире вымысла они превращают меня в детектива. Вот я следую за Фредериком Моро из «Воспитания чувств» Гюстава Флобера, прохожу под окнами третьего этажа дома 24-бис по улице Шуазель, и сейчас мне откроются тайные подробности жизни госпожи Арну, о которых умолчал Флобер.

Ведь автор рассказал нам не все, и его герой продолжает существовать, теперь уже самостоятельно, на полях повествования, в привычной для себя обстановке. Я ловлю писателя на слове, и прямо со страниц книги выхожу на улицу, чтобы пополнить свой архив апокрифов. Провожу расследование на местности, проверяю адреса, упомянутые в романах, фотографирую то, что сохранилось. Фасады, таблички с номерами домов, дворы и парадные. Хозяева любезно открывают мне двери, что, надо признаться, всегда немного изумляет, и приглашают зайти. Я рисую планы, словно набрасываю черновики уже написанных рукописей. Прочесывая Париж, я как бы заново заполняю рабочие блокноты, вместо Флобера или Золя, и населяю город их персонажами.

Улица Турнефор прежде носила имя Нев-Сент-Женевьев, о чем свидетельствует каменная табличка, сохранившаяся на пересечении с улицей По-де-Фер. Именно здесь, где начинается такой крутой и неудобный спуск, что конные повозки тут проезжают очень редко, в доме 24 находился пансион Воке[4]. Передо мной семенит пожилая женщина и ведет меня по лабиринту из двориков и садов, скрытых в глубине квартала. Она прожила здесь всю свою жизнь, каждый день ходила этой же дорогой в школу и по сей день живет в доме, где умерли ее родители и где суждено умереть и ей. «В девятнадцатом веке здесь располагался “буржуазный пансион”», — сказала дама. «Владелиц звали мадам Крузе, мадам Унье, мадам Буасан, как-то там еще... Бальзаку не пришлось ничего выдумывать. Помните, как у него написано? “All is true[5]”». Она говорит обо всех так, словно знавала их лично. Еще чуть-чуть, и я разгляжу за оградой силуэты мадам Воке — «Надо же! Вы произносите “Вокер”, прямо как Вотрен», — отца Горио, господина Пуаре, мадемуазель Мишоно, в погожий день пьющих кофе «под сенью лип».

Кто знает, вдруг кто-то из жильцов и консьержей, которых я расспрашиваю, зачитывая пассажи из книг, проникнется гордостью, почувствовав себя в каком-то роде наследником вымышленных постояльцев, и тоже начнет выдумывать продолжения, как я?