Адриан. Золотой полдень

— Не надо, Эвтерм, мы всегда были с тобой как братья. Помнишь, когда я нахлестал тебя по щекам — ты не сбежал. Помнишь, когда ты бросился к Траяну спасать Лупу, а я приказал тебя выпороть, ты и тогда сохранил верность нашему дому. Что на этот раз? Если я виноват перед тобой, то еще больше я виноват перед теми, о ком должен был позаботиться, а слово не сдержал. Ты‑то за что себя казнишь?

— За них же. За Тимофею и Таупату. За наставника моего Игнатия. И не казню, а задаю вопрос, как я дошел до жизни такой? Когда успел облениться? Не знаю, Ларций, поймешь ли?..

На лице Эвтерма нарисовалось что‑то вроде недоумения, обиды и раскаяния.

— Вот схватили Тимофею, — голос его дрогнул — спросили ее, и она ответила. Схватили мальчишку, спросили — он тоже не слукавил. Все мы, уверовавшие в Христа, пригрелись здесь по твоей милости, по доброте твоей матери Постумии. Разве мы плохо жили? Разве ссорились, кляузничали? Постумия была нам указ, но и ты нас не трогал, не преследовал. Мы хранили верность твоему дому. И я хранил, потом спросил — зачем? Разве истина требует послушания, покорности, отговорок, лени?

Он прервался, ему было трудно говорить.

Капель в водяных часах звучала тихо, затаенно.

Наконец Эвтерм собрался с силами.

— Поверишь ли, я прожил в твоем… нашем доме, считай, без малого сорок лет, и никто не называл меня «грязный раб», «вонючий грек». Наказывали? Конечно. Но никто, и ты в том числе, ни разу не спросил меня — христианин ли ты, Эвтерм? И я был доволен — слава Богу, не спрашивают, выходит, понимают, жалеют. Радовался, что здесь благосклонны к государственным преступникам. Чему радовался? Тому, что ежедневно, ежечасно предавал своего Господина? Моего племянника, если ты назвал Таупату сыном, спросили, и он ответил — верую в Господа нашего Иисуса Христа. Ответил без страха и сомнений, а я лукавил.

Эвтерм неожиданно часто зарыдал.

— Поверишь ли, поймешь ли?.. — сквозь всхлипы продолжил он. — Ему было всего шестнадцать лет, когда этот негодяй Витразин… в шею. Покарай его Господь!.. А я пристроился на трибуне, даже пальцем не шевельнул. Молился… Ладно Тимофея. Она, — он указал пальцем вверх и повторил шепотом, — она Любовь! Не нам чета. Но Таупата весь был передо мной! Я его обучал, я шлепал его по пальцам, чтобы он не облизывал их, когда запускал руку в амфору с вином.

Эвтерм порывисто вздохнул.

— Хорошо пристроился, нечего не сказать! Господин наш на кресте пострадал, чтобы путь открылся, чтобы каждому ясно стало — вот откуда свет неземной, вот в какую сторону следует топать. А что же я, такой умный, прославленный, обнимающийся с сенаторами, с господином своим по царским покоям разгуливающий? Когда уверил себя, что блюду Его заповеди, веду праведную жизнь?

Эпиктету хотя бы ногу сломали — это я не от зависти к хромому говорю, а по сути. Сегодня ночью задумался — что же это за напасть такая? Как же я служу истине, если многие, сенатор Аррий Антонин, сенатор Вер, например, знают, что я уверовал, но из деликатности никто из них никогда не спросил меня: ты — христианин, Эвтерм? Это опасный вопрос, его лучше не задавать. Промолчать, сделать вид, что не знаешь.

Не лицемерие ли это?

Тебе понятно, Ларций?

Мне понятно.

Все всё знают, и никто не спрашивает! Что же это за истина такая, с помощью которой можно и брюшко наесть, и добродетель сохранить? Помолился и спи спокойно. Разве не тем смущают души прихвостни Изиды и Сераписа?

Он не стал ждать ответа и договорил сам.

— Вот и я, когда меня спросят, хочу ответить? Хочу испытать себя. Тесно мне стало, Ларций не в доме твоем, но в теле своем. Пойду, может, кто спросит — кто ты, Эвтерм? Сам навязываться не буду, но если спросят, отвечу, вот мне и испытание.

Наступила тишина, первым ее прервал Ларций.

— Судить не берусь. Если сил нет, иди. Разве вас удержишь? Уж сколько я ей объяснял, что не надо в темницу ходить, а если идешь, я записку напишу, будто бы по приказу навещаешь Игнатия. Она отвечала — пустое это, Ларций. Вот и ты также отвечаешь — хочу, чтобы спросили. Что вам не живется? Куда идете? Зачем терзаете меня? Почему вам неймется, а я, трус, должен здесь сиднем сидеть?

— Нет, Ларций, здесь твое место. Здесь! У тебя сын, у тебя полсотни людей, и все пить — есть просят. Куда тебе бежать…

В этот момент в комнату вошла Зия. Села в углу, как барыня, расправила палу. Поправила накидку.

Эвтерм глянул на нее, вздохнул, потом, повернувшись к Ларцию, попросил.

— Матушка помрет, позови Телесфора. Сам не ходи, пошли кого‑нибудь.

Вместо Ларция ответила Зия.

— Уж как‑нибудь сами бы догадались. А ты не вздумай просто так, по утру сбежать. Сначала с Бебием поговори, подготовь мальчика. Посоветуй, кого нанять в учителя. Затем сходи в баню, там обмолвись, что, мол, посылают тебя в Сирию, мол, там у хозяина откупы на вино.

Оба — Ларций и Эвтерм — в голос рассмеялись.

— Этим ты уж сама займись, — ответил Эвтерм, — а насчет учителя скажу так — лучше Диогнета не найдете. По профессии он художник.

* * *