Адриан. Золотой полдень

Я выпил всю воду и предложил съездить к источнику, чтобы набрать еще — ведь тебе, дружок, будет трудно без воды, а отойти от стада нельзя.

Мальчик с улыбкой ответил.

— Пей, господин. Мой Хваткий, — он указал на присевшего рядом и высунувшего язык, огромного лобастого пса, — не оставит меня в беде.

Я удивился.

— Как это?

Мальчик сунул горлышко тыквы Хваткому в зубы и приказал.

— Принеси воды.

Пес, виляя хвостом, бросился в рощу и уже через несколько минут вернулся с полной флягой.

Мне оставалось только развести руками.

— Каким же образом ты приучил собаку наливать воду?

— Он опускает пасть в поток, — объяснил пастушок.

Потом он задал вопрос.

— Скажи, господин, почему Хваткий не облаял тебя, почему он ведет себя смирно? Ты любишь животных? Ты — фавн и знаешь заветное слово?

Пришел мой черед рассмеяться.

— Нет, я не фавн, но я люблю животных. Мне с ним веселее, чем с людьми. Вот разве что с тобой мне радостнее, чем конями и собаками. Как тебя зовут, малыш?

— Антиной.

Так мы нашли друг друга.

История Антиноя, мой друг, оказалась короткой и безрадостной. После того, как Сацердата бросил его, он заболел. Горе и отчаяние лишили его памяти, и, если бы не добрые люди, приютившие сироту и несколько месяцев ухаживавшие за ним, он очень скоро отправился бы вслед за матерью.

Мои соглядатаи в Вифинии подтвердили его рассказ. Они донесли, что в последний раз, когда Сацердату видели в столице провинции Никомедии, с ним действительно был мальчик. Допрошенные в моем присутствии местные сообщники этого разбойника и лжепророка, рассказали, что Сацердата намеревался продать Антиноя, и только жадность останавливала его от того, чтобы дешево сбыть мальчишку с рук.

По мнению Сацердаты, мальчишка стоил очень дорого, и получить требуемую цену можно было только с состоятельного клиента, а такие дела в одночасье не делаются. Когда же преступник узнал, что люди императора, отправленные на поиски преступника, добрались до Вифинии, Сацердата страшно перепугался и бросился в порт, пытаясь отыскать капитана, который рискнет взять его на борт. Такой нашелся, он как раз готов был отдать причальные канаты, о чем и сообщил Сацердате. Капитан поставил условие — либо негодяй немедленно поднимается на борт судна, либо судно уйдет без него. Только в этом случае капитан гарантировал ему безопасность. Разбойник недолго раздумывал и тут же, забыв об Антиное, бросился вверх по сходням. Как только весть о людях императора, разыскивающих преступника, распространилась по Никомедии, все отвернулись от мальчишки. Антиной оказался предоставленным самому себе. Даже самые отъявленные негодяи из работорговцев и сводников посчитали неоправданным риском связываться с тем, кого ищет верховная власть, ведь такого красавчика трудно спрятать.

Дело было зимой.

Шли дожди, и изголодавшийся семилетний мальчишка простудился. В горячке отправился куда глаза глядят, в дороге его подобрал некий провинциал из Клавдиополиса, не слыхавший ни о Сацердате, ни об Антиное. Он привез его в свой дом. Сказать, что старик очень заботился о найденыше нельзя, однако без куска хлеба Антиной не оставался. Он выжил, к весне поправился, но с его памятью начало твориться что‑то странное. Однажды я попытался расспросить его о разбойнике Сацердате. Он ответил, что не помнит такого. Я удивился — неужели ты забыл свое прошлое? Он улыбнулся и спросил меня — «зачем мне прошлое? Оно порой так забавно дурачит людей». Затем добавил странные слова — «если бы я верил всему, что рождается в моей голове, я бы утверждал, что рожден на небе».

Каково слышать такое из уст одиннадцатилетнего мальчишки?!

Я долго бился над разгадкой и вот к какому выводу пришел — возрожденный к жизни найденыш после испытаний, выпавших на его долю, утратил целостность воспоминаний, ведь каждому смертному прошлое представляется единым клубком, который всегда, по мере необходимости, можно размотать до выбранной даты. Прежняя жизнь, как объяснил Антиной, для него оживала кусками, мало связанными не только между собой, но и самим с Антиноем. Мальчик признался, что единственное, в чем он уверен, это в своем имени. Потом добавил — «похоже, у меня была мама. Порой я вижу женское лицо, оно прекрасно. Женщина смотрит на меня издали с печалью и любовью» Все остальное происходило как бы не с ним, помимо него.