Адриан. Золотой полдень

Родилась надежда — когда прекрасная дикарка увидит свой портрет, она оттает и распахнет ему, поклоннику красоты, свое сердце, примет его в свое нежное, пусть и несколько подпорченное легионерами лоно. Уж связь с дикаркой, по существу, рабыней, никто из его врагов не сможет поставить ему в вину!?

Перспективы были самые вдохновляющие, способные вполне отвлечь от тягостных размышлений о будущем, если только не принимать во внимание, как рассвирепеет дядя, узнав, что племянник вновь занялся позорным ремеслом ваятеля. То‑то обрадуются его враги. Охваченного страстью смертного легче всего принудить подписать себе смертный приговор.

Старый центурион, командовавший отрядом, захватившим елказаитов, отважился предупредить наместника.

— Не стоит связываться с ней, господин. Она дика, никто из моих ребят так и не сумел овладеть ею.

Адриан вскинул брови.

— Ты хочешь сказать, Постумий, что она не далась никому из твоих ребят?

— Так точно, господин.

— Я прикажу наказать тех, кто отступил перед преступницей.

— Наказать недолго, — вздохнул центурион, — только, по правде говоря, я бы на вашем месте щедро наградил их.

— За что же? — изумился брови наместник.

— За то, что они первыми испытали на себе ее ненависть. Она ранила Теренция и Марка — Ублюдка. Когда я приказал наказать ее, пленные все стали совсем бешеные и с голыми руками бросились на легионеров. Я исполнил твой приказ, господин, и мы связали этих обезумевших, доставили в Антиохию, но более нам не хотелось бы иметь с ними дело. Я бы на твоем месте приказал немедленно перебить их всех. Это — ядовитое семя, господин!

— Будь ты на моем месте, Постумий, ты тоже не стал бы спешить с решительными мерами. Полезнее узнать, что именно толкает этих людей на безумные поступки.

— А по мне, — добавил стоявший поблизости Марк — Ублюдок, тощий, жилистый, с унылым лицом принципал* (сноска: знаменосец, старший солдат, получавший полуторный или двойной оклад. В легионе их было 500 человек), — кончить их, и дело с концом.

— Кончать будете, когда прикажу.

Он еще раз, не скрывая любопытства, оглядел пленников, больше напоминавших двуногих зверьков, чем обладающих разумом смертных.

Когда он приказал увести пленных, Эвтерпа неожиданно бросилась к наместнику и попросила дать ей флейту.

Адриан удивился.

— Зачем тебе инструмент? Ты умеешь играть на флейте?

— Да, наместник.

— Ты верно назвала мою должность.

— Я грамотна, наместник.

— Тогда, может, ты не прочь сыграть на флейте в моей опочивальне?

— Охотно, господин.

Адриан усмехнулся.

— Ты хитра, Эвтерпа, но и я не дурак. Жизнь мне дороже, чем твои прелести, даже если омыть их теплой водой, смазать благовониями и угостить тебя любовным напитком. Я полагаю, ты постараешься убить меня после удовольствия, не так ли?

Девушка не ответила, но ее взгляд и особенно лица ее сообщников, на которых во время этого разговора нарисовалось что‑то подобное надежде, подтвердил, что наместник угадал замысел преступницы.

Он повернулся и направился к дворцу. На ходу приказал Постумию.

— Дайте ей флейту.

С того дня, вот уже второй месяц, в полночь с охраняемой легионерами тюремной территории, долетала нежная мелодия. Если ветер был с той стороны, музыка становилась громче чище, трогательней. Ей вторил хор хрипловатых, простуженных голосов, воспевавших доблести Елксея и Эпифания, а также Святого Духа, который, по мнению елказаитов, был женского рода, и скорое спасение тех, кто уверовал в светлого ангела ростом под небеса.

* * *

…Эвтерпа и ее товарищи не заставили себя ждать.

Зазвучавшая на два голоса флейта заставила Адриана затаить дыхание. Мелодия была грубовата, но исполнена силы. Слова молитвы были безыскусны и глупы. Пленники молили о вечном спасении, о скором суде, на который все они явятся в обнимку со священной книгой и золотой рукой.

Вот что не давало покоя. Адриан, заинтригованный встречей с женщиной, якобы олицетворявшей его музу, приказал особо присматривать за пленницей. Учитель музыки, прослушавший ее игру, утверждал, что Эвтерпа посвящена в законы гармонии. Другими словами, она где‑то училась, причем у отменного педагога. Следовательно, ее нельзя было считать сельской простушкой. Эвтерпа объявила, что грамотна, выходит, чему‑то ее учили, в чем‑то наставляли! Почему же она так легко поддалась на лживые слова какого‑то проходимца и разбойника, о преступлении которого Лупа просил предупредить Корнелия Лонга.

Пленница была прелестна, но далеко не так дика, как старалась прикинуться. Со временем, справившись с оторопью, сразившей его во время первой встречи, переборов мистику загадочных совпадений, имевших божественный отсвет, Публий, подключив соображение, скоро пришел к выводу, что в этой бабенке таилась добрая порция яда или, скажем проще, лжи. Она была не так молода, какой казалась, хотя и не успела лишиться налета невинной юности. Красота ее была искусно — очень искусно! — подправлена всякими женскими хитростями и аппетитную грудь, так обольстительно выглядывающую из разорванной туники, тоже можно было бы прикрыть, однако этого сделано не было.

По какой причине?