Адриан. Золотой полдень

Но одного страха мало. Требуется вера в непререкаемую, неземную проницательность, осеняющую императора, который никогда не упустит случая наказать виновных и наградить отличившихся. Формула власти проста, но выявить искомое, приложимое к сегодняшнему моменту, очень трудно. Конечно, этого можно добиться в случае применения закона, но пока у нас нет всеобъемлющего, согласованного с благоразумием и верой в справедливость свода законов. Я уже не говорю о конкретном их применении.

Ничего этого у нас пока нет.

Каждый претор в Италии, каждый окружной судья считает своим долгом сочинить эдикт, запрещающий то или это, и непременно пустить его в ход. Воля принцепса не всегда успевает спасти положение. К тому же закон — это некая сила, которой всегда либо слишком мало, либо слишком много. Золотая середина — это из области желаемого.

Прекрасного желаемого».

«…Ты знаешь, я во всем люблю порядок, но как добиться порядка, если подданные легко поддаются всяким нелепым, а то и просто ввергающим в безумие веяниям. Почему толпа, поддавшись самой фантастической нелепице, способна смести любого, кто отважится призвать их быть разумными?

Как прочистить им мозги? Как вернуть подданным ясный взгляд на самих себя, на власть, на добродетель?

Ты можешь ответить, что очень действенным средством являются казни и конфискация имущества. Все почему‑то считают, что именно с этого я и начну. Поверь, я не стану колебаться в применении самых решительных, самых кровавых мер, но мне не дает покоя убийственное сомнение, что я обязан спасать в первую очередь?

Себя или государство?

Спасая государство, спасу ли я самого себя? А может, полезнее поступить наоборот — спасая себя, одновременно спасти государство?

Поверь, Лупа, это далеко не праздные вопросы. Не всякий, кому присягнули, кому достался империум, в состоянии правильно ответить на них.

Я отдаю предпочтению варианту, при котором, спасая государство, спасу себя…»

Адриан резко отбросил тростниковое перо — знал же, наверняка знал, что писать о том, что хлынуло в этот момент из души, нельзя. Верхом глупости можно было считать желание доверить подобные откровения такому ненадежному материалу как папирус. Попади это письмо в руки его врагов, и они получат сокрушительный довод против него. Тем не менее, зуд не прекращался.

Он знал за собой порок ляпнуть что‑то такое, о чем нельзя упоминать. С детства тешился удивлением, испугом, ненавистью, отвращением, порой презрением, которыми собеседники встречали его меткие, но крайне беспардонные заявления. Ничто более не вынуждало собеседника открыть свое истинное отношение к нему, как эти настойчивые — или неуклюжие? — вопросы.

Взять хотя бы того же Лонга, который едва не бросился в драку, когда он упомянул о потрясающих достоинствах его жены Волусии. Но тогда это был род игры, ему многое прощалось из‑за близости к императору. Теперь вовсе не хотелось нарываться.

Однако попробуй удержись?!

Давая отдых глазам, он снял оптический прибор, глянул на стену, на которой висела картина, изображавшая Платона, выступавшего перед учениками.

Знаменитому философу легко было вещать, описывая свойства запредельных идей и непобедимую силу Эроса.

Чем он рисковал?

Тем, что ученики заснут во время лекции? Не велика беда. Разбудить их поможет будильник* (сноска: Платон, с досады на засыпающих на его лекциях учеников, изобрел будильник. Именно ему мы обязаны сомнительным удовольствием просыпаться под гнусное пиликанье этого безжалостного устройства.).

Он же, Публий Адриан Август рискует всем!

В таком случае, где тот рычаг, с помощью которого он, еще не утвердившись во власти, сможет разбудить лучшие чувства, которые на глазах угасали в подданных? Неужели в борьбе с пороками самым действенным средством являются увертки, вынашивание тайных, и нередко злобных планов? Неужели рванувшаяся из души искренность есть прямой путь к гибели?

Все эти дни он, новый император Цезарь Траян Адриан Август, помалкивал, приказания отдавал лаконично, в детали не вдавался. Даже с Флегонтом разоткровенничался только сегодня вечером. Теперь, перед дорогой, ведущей либо к гибели и к забвению, либо к великим свершениям и славе, очень хотелось выговориться. Не со стенкой же разговаривать, не рисованному Платону объяснять, что государство на краю пропасти. Нестерпимо захотелось еще раз проверить верность мысли, а этого можно добиться только начертанием букв. У него нет права на ошибку — это очень хорошо внушил ему приемный отец.

Отчего бы заочно не посоветоваться с Лупой? Объяснить волчонку, поучить его, ведь он так и не сумел вникнуть в жуткое предупреждение Светония Транквилла. Конечно, в его образовании остались существенные пробелы. Действительно, о чем может сказать Лупе фраза, что иды бывают не только в марте? В детстве ему никто не сообщил, что в эти дни погиб Юлий Цезарь. А вот его, Публия Элия Адриана, сенаторского сынка, римский ритор жестоко избил палкой как раз за незнание этой даты. При этом изверг с удовольствием приговаривал — нечего было в Испании бездельничать! Учи историю, учи историю!