Этот жестокий кредитор всего рода людского дал ему отсрочку лишь затем, чтобы разорить его дотла, взыскав единовременно и долг и проценты.
Лотарио был поставлен в ужасающее положение.
Оскорбленный человеком, которого он любил и уважал больше, чем кого бы то ни было в целом свете, униженный жесточайшим образом в присутствии свидетеля, он даже не подозревал, какова может быть причина оскорбления!
Он оказался перед выбором между двумя гнусностями: или проглотить публичное, несмываемое оскорбление или драться со своим тяжко больным благодетелем, своим умирающим отцом! Прослыть человеком, лишенным либо мужества, либо сердца и родственных чувств! Выбирать между позором и неблагодарностью!
Роковой выбор, зловещий тупик, выйти из которого он мог лишь одним способом – покончить с собой.
Да, убить себя – это была первая мысль, что пришла ему в голову.
Но умереть в его годы! И при том, что Фредерика любит его! Такое решение было бы жестокой и отвратительной крайностью.
И потом, до последней минуты оставалась возможность, что все выяснится. Ведь только недоразумение могло толкнуть графа фон Эбербаха на деяние столь яростное и безрассудное. Граф мог убедиться в своей ужасной ошибке, благодетельный случай мог просветить его разум, так что следовало не терять надежды до самого конца.
Когда Юлиус вышел, негодующий и грозный, между Лотарио и послом – оскорбленным и свидетелем оскорбления – повисло долгое и мучительное молчание.
Мысли и чувства, только что нами описанные, теснились и кипели в голове и сердце Лотарио.
Посол, чрезвычайно подавленный, не находил, что сказать.
Наконец Лотарио заставил себя заговорить.
– Господин посол, – произнес он, – вы дворянин, и вы видели все, что сейчас здесь произошло. Я оскорблен смертельно, а граф фон Эбербах мне как отец. Что же мне делать?
– В подобной крайности, – отвечал посол, – ни один человек не может и не должен ничего советовать другому. Выбор, стоящий перед вами, слишком тяжел, это не позволяет мне взять на себя подобную ответственность. Я вас уважаю, Лотарио, и люблю. Но даже будь вы моим сыном, я мог бы сказать бы вам лишь одно: загляните в глубину вашей совести и поступайте только так, как она вам посоветует.
– Ах! – вскричал Лотарио. – Моя совесть, как и мое сердце, разорвана надвое. С одной стороны мужская честь, с другой – сыновняя признательность.
– Выбирайте, – сказал посол.
– Да как же я могу? Разве есть выбор между неблагодарностью и трусостью?
– А между тем, – продолжал посол, – заметьте, граф фон Эбербах не варвар и не безумец. О том, что он всегда вас любил и обращался с вами по-отечески, свидетельствует само ваше горе. Чтобы его чувства и поведение в отношении вас так резко переменились, у него должна быть серьезная причина.
– Вы считаете, что я заслужил оскорбление? – спросил Лотарио.
– Он так считает, он. Совершенно очевидно, что он, всегда столь нежно вас любивший, не оскорбил бы вас подобным образом, если бы не полагал, что вы сами нанесли ему какую-то несмываемую обиду. Произошло недоразумение, я в этом убежден.
– О да! – воскликнул удрученный Лотарио.
– Что ж, коль скоро вы просите у меня совета, я советую вам сделать все возможное, чтобы обнаружить источник этой ошибки. Найдите кого-нибудь, кто в близкой дружбе с вашим дядей, и попытайтесь узнать, что кроется за его гневом. Впрочем, он на этом не остановится, он, вероятно, пришлет вам вызов; потребуются секунданты. Они не допустят дуэли, причины которой им неизвестны. Итак, вы все узнаете и сможете доказать вашему дяде, что он ошибся.
– Да, ваше превосходительство, да, вы правы! – вскричал Лотарио. – О, спасибо!
– Еще ничего не потеряно. Узнать причину оскорбления – вот что главное.
Немного успокоенный, Лотарио расстался с послом и поднялся в свои покои.
Причина оскорбления! Может быть, она выяснится хотя бы из письма графа фон Эбербаха?
Он стал ждать.
Во всяком случае, как справедливо заметил посол, секунданты имеют право спросить, из-за чего дуэль, и тогда еще будет время все уладить.
Вдруг вбежал слуга.
– Вот письмо, – сказал он. – Весьма срочное.
Лотарио кинулся к нему навстречу, схватил конверт, бросил слуге «Ступайте!» и, когда тот вышел, в тревоге распечатал письмо.
Он прочел: