Адская Бездна

В ту минуту, когда Самуил крикнул кучеру «На Париж!», Гретхен быстрыми шагами входила в свою хижину близ Эбербахского замка.

Откуда она возвратилась?

При взгляде на нее можно было догадаться, что она проделала немалый путь. Ее башмаки были все в пыли, а платье изодрано. Ее глаза, тусклые, ввалившиеся, говорили о том, что она провела ночь без сна.

Казалось, она едва держится на ногах от усталости.

Войдя в хижину, она увидела, что там никого более нет.

— Как! — закричала она в ужасе. — Неужели госпожа ушла? У нее и сил настоящих не было, разве что те, которые дают бред да лихорадка. Боже правый! Или она вернулась в замок? Надо сбегать туда.

Она собралась бежать, но вдруг заметила на столе листок бумаги.

На нем виднелось несколько строчек, кое-как нацарапанных карандашом.

— Что это за бумага? — прошептала Гретхен.

Она взяла ее и стала читать:

«Ты мне сказала, что ребенок умер. Я была без сознания, а очнувшись, не нашла рядом ни его, ни тебя. Тем лучше! Ребенок мертв, стало быть, и мне можно умереть. Если бы он выжил, я была бы принуждена остаться жить. Теперь же я смогу соединиться с Вильгельмом и моим отцом. Твоей и моей душой заклинаю: сохрани вечную тайну!»

У Гретхен вырвался крик.

— Что я натворила? — ужаснулась она.

И бегом бросилась в замок.

Там она застала барона, возвратившегося из Ашаффенбурга, и Юлиуса, только что прибывшего из Гавра. Оба были в полном отчаянии.

Они собирались пуститься на поиски Христианы.

За полчаса до приезда Юлиуса один из слуг видел, как она возвратилась в замок, двигаясь, словно призрак, поднялась в свои покои, затем почти тотчас вновь спустилась и вышла.

Юлиус бросился в спальню Христианы. Постель была не смята. Она не ложилась.

На камине, в том же месте, где семь месяцев назад Юлиус оставил свое прощальное послание, он увидел запечатанный конверт.

Юлиус торопливо разорвал его и вынул письмо. Вот что он прочел:

«Мой Юлиус, прости меня. Твой приезд меня убивает, и все же я умираю только потому, что люблю тебя. Ты бы теперь меня разлюбил, возможно даже, стал бы презирать; наш ребенок умер. Ты сам видишь, мне лучше не жить».

— Отец! — простонал Юлиус, будто громом пораженный.

Барон бросился к сыну. Тот протянул ему письмо.

— Не падай духом, — сказал барон. — Может быть, еще не поздно. Мы найдем ее.

— Давай же искать! Скорее! — вскричал Юлиус, охваченный почти судорожным страхом.

Именно в это мгновение появилась Гретхен.

Юлиус бросился к ней:

— Где Христиана? Ты видела Христиану? Ты не знаешь, что с ней?

— Я ищу ее, — отвечала Гретхен. — Ее здесь нет?

— Ты ее ищешь? Почему? Значит, ты ее видела? Она заходила в твою хижину?

— Нет, — помолчав, произнесла Гретхен. — Но ведь ее все ищут.

— О, но как же иначе? — в отчаянии воскликнул Юлиус. — Гретхен, она хочет умереть.

— Ну же, Юлиус, успокойся, — сказал барон. — Надо подумать, каким образом и где она могла бы покончить с собой. Яда у нее нет, оружия тоже.

Всего два слова, два жутких слова вдруг вспомнились Гретхен — те что часто, слишком часто твердила Христиана в бреду.

— Адская Бездна! — закричала она.

— О да, бежим скорее! — застонал Юлиус.

Все трое бросились к пропасти, а за ними и слуги.

Тут с Юлиусом произошло что-то странное и страшное. Подбегая к провалу, он хотел закричать, позвать свою жену, но волнение лишило его голоса: он то немо открывал рот, не в силах издать ни единого звука, то наперекор его отчаянным усилиям вместо душераздирающего крика из горла несчастного вырывалось лишь невнятное бормотанье.

— Зовите же ее! — теряя последние силы, обратился он к отцу и Гретхен. — Зовите, я не могу!

Наконец они добежали до края Адской Бездны.

Они стали озираться вокруг, но никого не увидели.

Тогда они попробовали заглянуть в пропасть.

Но и там ничего не было видно.

Юлиус, рискуя свалиться, уцепился за обнажившийся древесный корень и, чтобы лучше видеть, далеко перегнулся через край провала, едва ли не повиснув в пустоте.

— Ах, отец, там что-то виднеется, — проговорил он.

Внизу, саженях в пятидесяти от верхнего края, между отвесными стенами пропасти застрял ствол упавшего дерева. На одном из толстых сучьев висели, зацепившись, клок от капота, который Христиана обычно носила по утрам, и ее яркая шелковая косынка, купленная когда-то в Греции.

— Прощай, отец, — сказал Юлиус.

И разжал пальцы, выпуская спасительный корень.

Но барон сильной рукой успел схватить его и удержать.

Оттащив его на безопасное расстояние, он знáком приказал лакеям держаться рядом и не спускать с него глаз, боясь, как бы Юлиус не вырвался из его рук.