Адская практика

Альена намек поняла. Зловеще улыбнулась, и на миг вокруг ее фигуры вспыхнуло знакомое сияние. Ксефон в ужасе отшатнулся, что-то бормоча себе под нос про господина Викентия и сумасшедшего черта. Это он о себе, наверное.

Я поудобнее развалился в кресле и прикрыл глаза.

— Молодой человек, — кашлянул священник. Он устроился на диване рядом с Ненашевым Виктором Николаевичем. При этом Алеша постарался сесть от отца как можно дальше и в результате оказался рядом с обалдевшим от всего произошедшего художником. Григорий Иванович только глазами вокруг хлопал, сидя на старинном сундуке. Похоже, в этой беседе участия он не примет. Пользы от него ноль. Слишком уж все неожиданно для него оказалось. Бедолага. Может, к нему шоковую терапию применить? Я покосился на Альену и решил, что она подобного не одобрит. А поскольку ее неодобрение могло выразиться в совершенно разных формах, то риск с моей стороны выглядел совершенно неоправданным. Почему-то она очень не одобряла мои чертовские шутки. А вот Ненашев настроился на бой. Кажется, ему было глубоко плевать, кто перед ним: черт или кто еще. Молодец! Так держать. Исправляй собственные ошибки. Священник же, похоже, и сам еще не определил свое отношение к происходящему. Впрочем, отступать он в любом случае не собирается.

Я взглянул на него из-под век.

— «Молодой человек» — это, как я понимаю, обращение ко мне. Ладно, пусть будет так, старый человек.

Священник нахмурился.

— Мне не нравится твое обращение.

— А мне твое. Тем более от человека, который годится мне в правнуки. Мое имя — Эзергиль. Думаю, его нетрудно запомнить.

Священник улыбнулся и твердо посмотрел на меня. Я не менее твердо встретил его взгляд.

— Что-то я не помню упоминаний этого имени в священных книгах.

Я улыбнулся в ответ.

— Это по меркам людей я стар. Для черта я очень молод. Очень-очень. И не переживайте, обо мне вы еще услышите. Я не собираюсь пропадать в безвестности.

Ксефон, услышав это, фыркнул. Но ни я, ни отец Федор не обратили на него никакого внимания.

— Гордыня, Эзергиль, страшный грех.

— О, не надо мне комплиментов. Ну не надо. Я смущаюсь. Но я честно старюсь соответствовать высокому званию черта.

Священник хмыкнул, откинулся на спинку дивана и покосился на Ксефона.

— А ты не такой, каким я тебя представлял.

— О, я сам удивлялся, когда слушал занимательную лекцию вашего доброго приятеля Ксефона.

— Ты подслушивал?!! — взвился Ксефон.

— Конечно.

— Ну погоди!

— Да в общем-то, я уже гожу.

— Хватит!!! — неожиданно с места вскочил Виктор Николаевич и двинулся ко мне. — Мне нет дела до всех ваших личных дел! Меня интересует только мой сын! Черт, или как там тебя…

— «Как там тебя» тоже неплохое имя. Однако ваше я все же запомнил.

Виктор Николаевич покраснел. Видно, не привык, что ему делает замечание черт. Хм, интересно, а когда у него была возможность привыкнуть к этому?

— Ладно. Пусть Эзергиль. Я хочу вернуть своего сына…

— У вас было двенадцать лет.

— Да-да, черт возьми!!!

— И возьму.

— А… — Виктор Николаевич растерянно посмотрел на меня. Весь его запал как-то сник. — Что ты хочешь?! Только скажи! Ну хочешь, возьми мою душу вместо Алеши!

— Нет, не хочу. Ваша душа и так принадлежит мне. Вспомните о Ненашевой Зое, которую вы убили.

— Нет… — простонал Ненашев, закрывая лицо. Но я был беспощаден.

— Вспомните, как вы избивали ее и своего сына, когда приходили домой пьяным!

Я поднялся. По росту я был тут самым низким, но сейчас, думаю, я всем казался очень и очень высоким. Мои глаза вспыхнули мрачным пламенем. Если на улице они видели ангела во всем блеске, то теперь узрели черта. В комнате даже похолодало. А я продолжал говорить, и мои слова тянулись, словно деготь в густом воздухе.

— Вспомните, что было после похорон! Вспомните, как вы не пустили домой сына за то, что он, по вашему мнению, поздно пришел домой, а на самом деле вы просто боялись посмотреть ему в глаза из-за стыда. Из-за того, что вы знали, что он знал, почему умерла ваша жена! Вспомните, как вы наказывали его за кражу денег, которой не было. Когда вы сами пропивали их, а потом обвиняли сына в краже.

— Он их украл… тогда…

— Вы пробуете оправдаться? Передо мной? Не стоит. Нас, чертей, не любят люди. И я теперь знаю причину. Мы судии и палачи. И нас нельзя подкупить. Нас нельзя задобрить. Мы определяем наказание по справедливости, и никакой адвокат обжаловать приговор не сможет. Свой приговор вы произнесли для себя сами. Вы лишились в жизни всего. Любимой жены, сына и работы. Отныне ваша судьба — помойки и подворотни. Вы отвернулись от людей, и теперь их презрение будет вашим обществом. И так до самой смерти. А там мы встретимся с вами. Я вам обещаю. И тогда будет произнесен окончательный приговор. По всей вашей жизни.

— Черт, — серьезно и даже несколько торжественно заговорил отец Федор. — Ты не вправе определять жизнь людей на Земле. Свободу воли ты не можешь отменить. И не тебе судить его здесь. Там — да, но не здесь.

Я улыбнулся священнику одними губами.

— Верно. Но вы думаете, что здесь этого человека ждет иная судьба, нежели та, что я предсказал? Вы так в него верите?