Адский договор: Переиграть Петра 1 (СИ)

— Что де думать-то, батюшка? — один из воевод, молодцеватый боярин, крепкое ладное тело которого было затянуто в ярко блестевшую кольчугу с зерцалами, встал рядом с Голицыным. Боярин Юрьев сразу предложил штурм, наплевав на все опасности. Молодой, горячий, кровь бурлит в жилах. — Нечего рассусоливать. Пока крымчак чаи распивает, мы всей силой и вдарим. Лесок тут есть какой-никакой. Лестниц наделаем. Людишек, конечно, потеряем, так как без такого. Господь чей за ними присмотрит… Коли же будем ждать, может и нехорошее случится. Может кто к крымчаку на выручку придет. Будем тогда, как между молотом и наковальней.

Со спины кто-то тоже нечто подтверждающее гугукнул. Вроде бы как согласен с этими словами и тоже предлагает атаковать, пока не поздно.

— Так-то оно так, — пробормотал Голицын, отрываясь от подзорной трубы и поворачиваясь к боярам. — А коли всю армию положим здесь? Что тогда? Может лучше с крымским ханом договоримся? Ему сейчас не резон выкобениваться. Почитай, мы к его шее нож поставили. Он на все пойдет, все отдаст.

В этом предложении тоже был свой резон. Изначально ведь в Москве никто и не думал, что удастся до Бахчисарая дойти. Думали показаться на краю ханства, повести пару сшибок с крымчаком. Взятие Перекопа тогда, вообще, казалось чем-то нереальным. Все хотели малой кровью выполнить свои обязательства перед Польшей. Получилось же вон как…

— Нечего с Гераем речи примирительные вести. Мы же его за яйца держим. Вдарим посильнее и сея крепость падет, — вновь вперед вылез боярин Юрьев. Раскраснелся весь, распалился, видимо, с кем-то уже и поругаться успел. — А барахло как же? Герай ведь ничего не отдаст. Неужели уйдем несолоно хлебавши?

Долго они так рядили, что делать. Только к вечеру и определились. Решили, что на рассвете, начнется первый штурм.

-//-//-

Комната была погружена в полумрак. Не горели толстые свечи, утопленные в массивные серебряные подсвечники. Высокие окна с фигурными кованными решетками были затянутые старинными шторами с вышитым изысканным рисунком.

В двух рядом стоящих креслах, больше напоминающих царские троны сидели двое. Фигура одного из них здесь, в Риме, была очень хорошо известна. Грузный, с круглым холеным лицом, его преосвященство кардинал Климент сидел с абсолютно прямой спиной, демонстрируя почти военную выправку. Руки, почти скрытые в сутане, свободно лежали на коленях. Смотрел он прямо на своего собеседника, лицо которого было скрыто темной полумаской, весьма обычным делом для желавшего остаться неизвестным.

— Марио, мальчик мой, тебе придется выполнить еще одно мое поручение, — голос у кардинала был глубоким бархатным, очень приятным слуху. Такой голос у мужчин обычно вызывает зависть, а у женщин — дрожание в коленях. — Ты готов?

Фигура его собеседника тут же почтительно склонила голову. Мужчина встал с кресла и опустился на колено, одновременно осторожно беря ладонь кардинала и прикладываясь к ней.

— Ваше преосвященство, вы же знаете, что я готов исполнить все, что вы прикажете. Любой, на кого вы укажите пальцем, умрет. Пусть это будет даже король… — зазвучал восторженный голос, явно принадлежавший довольно молодому человеку.

Если бы этот голос услышал кто-то из местных, то у него не было бы никаких сомнений в личности юноши. Это был один из многочисленных крестных сыновей кардинала, которые принадлежали ему душой и телом. Набираемые в семьях бедняков, они с самого детства воспитывались в специальных сельских монастырях, где в полной аскезе и послушании овладевали воинскими науками. Там же им внушали чувство безусловной преданности к католической вере, воплощением которой для них становился кардинал Климент. Получая от него небольшие подарки на католические праздники, проводя с ним глубокомысленные беседы, они начинали его почитать за живого Бога на земле. С возрастом же кардинал получал в свои руки очень серьезный инструмент для решения практически любых вопросов этом мире. По одному его слову в любую страну Европы могло отправиться больше двух десятков прекрасно подготовленных головорезов, для которых не было ничего святого. Скажут прирезать — прирежут, ослепить — ослепят…

— Я знаю, мой мальчик, знаю, — с особой лаской в голосе проговорил кардинал. Он, по своему, любил своих крестных детей и глубоко скорбел, когда один из них погибал во время очередного тайного задания. — Тебе предстоит непростое задание, сын мой, — юноша, вновь опустившийся в кресло, весь подобрался, словно хищный зверь перед прыжком. — Нужно будет отправиться в далекую Московию, туда, где медведи ходят по улицам и морозы так сильны, что моча сразу же застывает.

В глазах юноши на какое-то мгновение что-то мелькнуло, но сразу же исчезло.