Адское Воинство

Женщина утомила Адамберга своей нерешительностью, он оставил ее в покое и направился к голубю, а Вейренк тяжелым шагом пошел ему навстречу. Очень хорошо, пускай он ею займется, если, конечно, дело того стоит. Он отлично справится. Круглое лицо Вейренка располагало к доверию и становилось еще обаятельнее, когда его изредка освещала улыбка, изящно приподнимавшая губу с одной стороны. Это было явное преимущество, за которое Адамберг когда-то его возненавидел[2] и которое привело их к губительному противостоянию. Сейчас оба почти вытравили из памяти остатки былой вражды. Комиссар обхватил неподвижного голубя и приподнял, а в это время Вейренк размеренно шагал к нему: сзади шла маленькая, невесомая женщина, дыхание которой немного участилось. В сущности, она так старалась не привлекать к себе внимания, что Адамберг, пожалуй, и не заметил бы ее, если бы не цветастая блузка, обрисовывавшая ее фигуру. Быть может, без блузки она становилась невидимкой.

— Какой-то сукин сын связал ему лапы, — сказал комиссар, разглядывая перепачканную птицу.

— Вы и голубями занимаетесь? — без тени иронии спросила женщина. — Я тут видела стаю голубей, от них столько грязи.

— Но это не стая, — резко сказал Адамберг, — это просто голубь, один-единственный. Не совсем то же самое.

— Да, конечно, — согласилась женщина.

А она отзывчивая и в конечном счете сговорчивая. Может, он ошибся и ее не найдут с хлебным мякишем в горле. Может, она вовсе не патологическая склочница. Может, у нее и правда самые настоящие неприятности.

— Вы, значит, голубей любите? — спросила женщина.

Адамберг поднял на нее свои подернутые туманом глаза.

— Нет, — ответил он. — Но я не люблю сукиных детей, которые связывают им лапы.

— Да, конечно.

— Не знаю, есть ли эта игра в ваших краях, но здесь, в Париже, некоторые в нее играют. Поймать птицу и связать ей лапы тонкой веревочкой в три сантиметра длиной. После этого птица почти не может передвигаться, только крошечными шажками, и совсем не может взлететь. Она медленно умирает от голода и жажды. Вот такая вот игра. А я эту игру ненавижу, и я обязательно найду парня, который издевался над голубем.

Адамберг открыл широкую дверь и вошел в Контору, оставив женщину и Вейренка на улице. Женщина пристально разглядывала шевелюру лейтенанта, в которой среди темных, почти черных волос нагло сверкали рыжие пряди.

— Он правда будет возиться с этим голубем? — растерянно спросила женщина. — Но ведь его уже не спасти. У вашего комиссара на рукавах полно блох. Это признак, что у голубя уже нет сил ухаживать за собой.

Адамберг доверил голубя самой выдающейся личности в своей команде, лейтенанту Виолетте Ретанкур, не сомневаясь, что та сумеет выходить птицу. Если Ретанкур с этим не справится, значит не справился бы никто. Великанша недовольно поморщилась; это не предвещало ничего хорошего. Голубь был в ужасном состоянии; пытаясь освободиться от пут, он стер кожу на лапах, и теперь веревка врезалась в мясо. Организм истощен и обезвожен, ну ладно, посмотрим, что можно сделать, заключила Ретанкур. Адамберг покачал головой и на секунду сжал губы, как всякий раз, когда он сталкивался с жестокостью. А этот обрывок веревки был орудием жестокости.

Маленькая женщина вошла вслед за Вейренком и с инстинктивным почтением взглянула на громадную Ретанкур. А та ловко обернула птицу влажной тряпочкой. Чуть позже, сказала она Вейренку, надо будет заняться лапами, попробовать извлечь из них веревку. Оказавшись в широких ладонях Виолетты Ретанкур, голубь не шевелился. Он проявлял полную покорность, как сделал бы любой другой на его месте, проникнутый неясной тревогой и в то же время восхищением.

Женщина, немного успокоенная, зашла в кабинет Адамберга и села на стул. Она была такая хрупкая, что заняла только половину сиденья. Вейренк, усевшись в углу, разглядывал кабинет, который когда-то был ему так знаком. До принятия решения оставалось три с половиной часа. Впрочем, вопреки теории Адамберга, решение было уже принято, но он его еще не знал. Проходя через большую общую комнату, он поймал на себе враждебный взгляд Данглара, который рылся в бумагах. Данглар не любил не только его стихи, но и его самого.

III

Женщина наконец согласилась назвать свою фамилию, и Адамберг записал ее на первом попавшемся листке бумаги: эта небрежность посетительнице не понравилась. Похоже, комиссар вовсе не собирался заниматься ее делом.

— Валентина Вандермот, — повторил комиссар: он с трудом запоминал новые слова, особенно имена собственные. — И вы приехали из Ардебека.

— Из Ордебека. Это в департаменте Кальвадос.

— И у вас трое детей?

— Четверо. Три сына и дочь. Я вдова.

— Что случилось, мадам Вандермот?

Женщина опять открыла сумку и достала номер местной газеты. Слегка подрагивающими руками она развернула газету и положила на стол.

— С этим человеком беда случилась. Он исчез.

— Как его зовут?

— Мишель Эрбье.

— Это ваш друг? Или родственник?

— О нет. Совсем наоборот.

— Как это понять?

Адамберг терпеливо ждал ответа, для которого ей, очевидно, нелегко было подобрать слова.

— Я его ненавижу.