— В трех километрах, — сказал несколько ошарашенный Адамберг. — Если ехать через рощу, то в двух.
— Едем туда. Пока ребята будут собираться, мы поменяем знаки на машине и сотрем отпечатки.
— Надо же. Именно сейчас, когда он только-только научился рисовать, — посетовал Кромс.
— Да, именно сейчас, когда выяснилось, что братья Клермон вроде бы ни при чем, — сказал Адамберг и раздавил каблуком окурок.
— А малыш? — спросил вдруг встревоженный Кромс. — Что с ним будет?
— Ты увезешь его в Гранаду. Мы же договорились.
— Нет, я про Эльбо. Что с ним будет?
— Голубь останется с нами. Нельзя брать его с собой, тебя мигом опознают.
— Ему еще какое-то время надо будет дезинфицировать лапы. Раз в три дня. Обещай мне, что не забудешь об этом, обещай, что будешь о нем заботиться.
В четыре утра Адамберг и Вейренк смотрели вслед удаляющимся задним фарам машины, а у их ног стояла клетка, в которой ворковал голубь. Адамберг дал сыну с собой полный термос кофе.
— Надеюсь, ты не зря заставил его уехать, — тихо сказал Адамберг. — Надеюсь, ты не отправил его навстречу гибели. Им ведь придется гнать машину всю ночь и весь день. Они будут без сил.
— Беспокоишься за Армеля?
— Да.
— У него все получится.
— Как они догадались насчет Мо?
— Ты слишком скоро провернул дело. Без единой ошибки, но слишком уж скоро.
— У меня не было времени. И выбора тоже.
— Знаю. Но ты зря затеял это втайне от всех.
Надо было позвонить мне.
XXVI
Граф принялся за дело. Переговоры заняли у него весь вечер и продолжились на рассвете. Достигнутый результат убедительно доказывал силу его привязанности к старой Леоне: уже в половине двенадцатого врача тайно доставили в ордебекскую больницу. Вальрэ разбудил старика-судью в шесть утра, повелительным тоном объяснил, что от него требуется, и через три часа ворота тюрьмы Флери распахнулись, чтобы пропустить кортеж автомобилей, увозивший заключенного в Нормандию.
Две машины без отличительных знаков встали на парковку для медицинского персонала, где их не могли видеть случайные прохожие. Врача сопровождали четверо конвойных, по два с каждой стороны, он был в наручниках. При виде его здорового, более того, жизнерадостного лица Адамбергу стало немного легче. Он беспокоился: Кромс не давал о себе знать, да еще Ретанкур упорно молчала. Впервые за все время у него закралась мысль, что Ретанкур, его боевая торпеда, прошла мимо цели либо по каким-то причинам не сработала. Возможно, это подтверждало гипотезу графа. Если Ретанкур ничего не нашла, значит находить было нечего. Помимо одного-единственного факта, за который ухватился комиссар, — позднего возвращения Кристиана домой, — братья Клермон не дали никаких поводов для подозрений.
Врач своей раскачивающейся походкой двинулся к Адамбергу. Он был опрятен, прилично одет. В тюрьме он не потерял ни грамма веса, скорее, даже наоборот, поправился.
— Спасибо за прогулку, Адамберг, — сказал он, пожимая руку комиссару. — Выезд на природу всегда освежает. Пожалуйста, не называйте меня здесь моим настоящим именем, я хочу, чтобы оно осталось незапятнанным.
— Как же мне вас называть? Доктор Эльбо — это вас устроит?
— Вполне. А как насчет шума в ушах? Он вас еще донимает? Я ведь успел провести с вами только два сеанса.
— Все прошло, доктор. Бывает, правда, легкий свист в левом ухе, но очень редко.
— Ну, это безделица. Я избавлю вас от нее еще до того, как вернусь обратно с этими господами. А что там с котенком?
— После вашего ухода маленькая Шарм вовсю начала сосать мамино молоко. А как вам в тюрьме? За все время, что вы там, у меня не было возможности съездить повидаться с вами. Извините.