Адвокат

Металлическая дверь хранилища медленно отворилась. В холодном воздухе чувствовался резкий запах антисептика. Выложенный белой плиткой пол, голубоватый свет флуоресцентных ламп. Следуя за Мордехаем, я опустил голову, стараясь не смотреть по сторонам, но получалось у меня плохо. Мертвые тела были до ступней покрыты белыми простынями – в точности как показывают по телевизору. На больших пальцах висели бирки с номерами.

Мы остановились в углу между длинной каталкой и небольшим столом.

– Лонти Бертон. – Билл драматическим жестом откинул край простыни.

Я увидел лицо молодой женщины. Ошибки быть не могло, это была она, мать Онтарио, лежавшая в рубашке из простой белой ткани. Смерть никак не исказила ее черты, казалось, она просто спит. Я был не в силах отвести взгляд.

– Она, – сказал Мордехай, будто знал ее долгие годы, и выжидательно посмотрел на меня. Я кивнул.

Билл отошел в сторону; у меня перехватило дыхание. Детишки уместились под одной простыней.

Их уложили по росту, вплотную друг к другу, с одинаково сложенными на груди руками. Спящие ангелы. Уличные солдатики, так и не успевшие стать взрослыми.

Мне захотелось прикоснуться к Онтарио, провести ладонью по его щеке и попросить прощения. Захотелось разбудить его, привести домой, накормить. Дать все, чего он только не попросит.

Я шагнул ближе, чтобы всмотреться в его лицо.

– Не прикасайтесь к ним, – предупредил Билл.

– Они, – сказал Мордехай, и я вновь кивнул.

Билл опустил простыню, я прикрыл глаза и мысленно прочел краткую молитву о спасении невинных душ. «Ты не должен допустить, чтобы это повторилось», – ответил мне Господь.

В соседней комнате Билл достал со стеллажа две проволочные корзины со скромным имуществом погибших. Он вывалил содержимое на стол, и мы принялись составлять опись. Грязная, до дыр протертая одежда, из которой самой ценной вещью была моя джинсовая куртка. Три одеяла, сумочка, пакетик ванильных вафель, нераспечатанная жестянка с пивом, несколько сигарет, два презерватива и долларов двадцать денег: мятые купюры и мелочь.

– Машина находится на городской стоянке, – сообщил Билл. – В ней полно всякого хлама.

– О ней позаботятся, – сказал Мордехай.

Подписав необходимые бумаги, мы забрали пожитки семейства Бертон и вышли.

– Что будем делать с вещами? – спросил я.

– Отвезем бабке. Не хочешь взять куртку?

– Нет.

Помещением для прощания с усопшими ведал знакомый Мордехаю священник. Особой приязни к святому отцу Грин не испытывал, поскольку к бедам бродяг тот относился довольно прохладно. Но в данном случае Мордехай сдержался.

Мы вышли из машины напротив церкви, стоявшей на Джорджия-авеню неподалеку от Университета Говарда, в квартале, где почти не было видно домов с забитыми окнами.

– Будет лучше, если ты подождешь в машине, – сказал Мордехай. – Это облегчит мне переговоры.

Оставаться одному не хотелось, но теперь я во всем полагался на его слово.

– Хорошо. – Я тоскливо оглянулся.

– Ничего с тобой не случится, – посулил Мордехай и направился к храму.

Я заперся. Через несколько минут напряжение спало; вернулась способность рассуждать здраво. Бросив меня одного, Мордехай руководствовался интересами дела. Присутствие постороннего человека было ни к чему: кто я такой и с чего вдруг принимаю столь живое участие в судьбе этих бездомных? Цена похорон сразу взлетит.

Я смотрел, как мимо машины, пряча лицо от порывов ледяного ветра, движутся люди. Вот прошла мать с двумя детьми, разодетыми в пух и прах и держащимися за руки. Где были они прошлой ночью, когда Онтарио сидел в холодной машине, вдыхая ничем не пахнущую окись углерода? Где были все мы?

Мир вокруг меня рушился, терял смысл. Менее чем за неделю шесть трупов – к такому потрясению я оказался не готов. Я – молодой человек, белый, получивший прекрасное образование, обеспеченный. Впереди – блестящая карьера, богатство и все блага мира, которые оно несет. Да, брак у меня не сложился, ну и что! Разве мало я вижу красивых женщин? Никаких серьезных причин для беспокойства у меня нет.

Я проклинал Мистера, перевернувшего мне жизнь. Я проклинал Мордехая за навязанное чувство вины. И Онтарио – за тупую, ноющую боль в сердце.

Стук в окно заставил меня вздрогнуть. Нервы ни к черту. Увидев Мордехая, я опустил стекло.

– Он сказал, все сделает. За пятерых – две тысячи.

– Не важно…

Мордехай исчез, однако не прошло и двух минут, как он уже садился за руль.

– Похороны во вторник. Панихида здесь, в церкви. Гробы простые, но вполне приличные. Он обещал и цветы, ну, чтобы все как у людей. Сначала запросил три тысячи, но я намекнул, что подъедет пресса и он попадет на экраны телевизоров, в результате сошлись на двух. Недурственно.

– Спасибо, Мордехай.

– Ты в порядке?

– Нет.

На обратном пути мы большей частью молчали.