Адвокат – невидимка

Елизавета решила, что так действует на нее природа. В городе, насквозь пропахшем запахами плавящегося асфальта и выхлопных газов, такое чувство посещало ее редко. В загородном доме Мерцаловых, окруженном небольшой рощицей, мысли также текли ровно, а желания не выходили из-под ее бдительного контроля. Должно быть, там все было слишком упорядоченно и скучно, слишком возделано и ухожено, что не оставляло места анархии и беспорядку. Зато здесь, в обыкновенном садовом поселке, природа брала свое. Разросшиеся вишневые кусты теснили изгородь, которая, не выдержав напора молодых упругих ветвей, слегка покосилась в сторону. Свежая трава пробивалась сквозь щебень, которым здешние садоводы засыпали дорогу. А по ее краешку, по бровке земли, поросшей сорняком, чинно следовало утиное семейство, отправляясь, должно быть, к огромной луже, больше похожей на озерцо.

Хлопнула калитка, и кто-то очень быстрый в два прыжка преодолел расстояние до машины и, открыв дверцу, плюхнулся рядом. Конечно, это был Тараскин, вернувшийся с задания и вероломно нарушивший уютное одиночество Елизаветы. Он шумно дышал и выглядел немного странно для человека, только что побеседовавшего с мирным садоводом, хозяином вишневого сада.

– За тобой гнались? – спросила Дубровская, нехотя выплывая из облака своих грез. – Ты дышишь так, словно пробежал стометровку.

– В каком-то смысле так оно и есть, – признался Тараскин.

– Но что случилось?

– Терпение, Елизавета Германовна. Все по порядку. Но будет лучше, если вы сами прослушаете вот это. – Он передал ей диктофон.

Дубровской стало еще жарче. Должно быть, сведения, добытые Тараскиным, и вправду имели сенсационный характер. Тем лучше. Она включила нужную кнопку для воспроизведения записи. Ее помощник предусмотрительно зафиксировал лишь то, что могло их заинтересовать, пропустив обязательную стадию знакомства и прочих глупых реплик о погоде и урожае. В общем, полуторачасовая беседа, имевшая место в домике под шиферной крышей, уместилась в коротком рассказе, прослушав который Елизавета не поняла ровным счетом ничего, кроме того, что он звучал на великом и могучем русском языке. Вернее, все слова ей вроде были понятны, но общий смысл ускользал от нее, словно она слушала речь иностранца, разбавленную бряцанием посуды и бормотанием радио.

«Этот фраер хоть и без куполов, но я его уважаю. Его сестру замочили, а адвокат-беспредельщик дело закрыл и этого казенного петуха на волю выпустил… Водяры много было, так мы и пролежали всю ночь рогами в землю, воронкой кверху. Утром встали, а у нас воробьи в валенках летают…»

Дубровская прослушала запись трижды.

– Вы что там, пили? – напустилась она на помощника, потеряв терпение. – Почему фоном идет звон бокалов?

– Только чай! – замотал головой Тараскин. – Вот вам истинный крест. Хотя, скажу честно, без бутылки его не понять. Может, он и вправду китаец?

– Голова твоя садовая! – возмущалась Елизавета. – Не мог его как следует расспросить. Что ты там делал полтора часа?

– Устанавливал контакт! – не моргнув глазом, сообщил адвокат.

– Контакт он устанавливал! А я о чем буду Лещинскому докладывать, о воробьях в валенках?

– Не могу знать, Елизавета Германовна. «Тайна сия велика есть!» – сболтнул Тараскин чужую цитату и уставился на Лизу, дожидаясь новых вопросов.

– Но что-то же ты должен был понять? – спросила она в отчаянии.

– Понял только, что пили они всю ночь! Потому что из всего услышанного опознал лишь слово «водяра», что означает «водка».

– Просто потрясающе! – пробормотала Дубровская. Но делать все равно было нечего. – Будем разгадывать ребус.

– Но как? – наморщил лоб Тараскин. – Спорим, что в вашем бардачке нет китайско-русского разговорника.

– Нам бы больше помог словарик блатного жаргона, – хмыкнула Елизавета. – Неужели ты так и не понял, что Китаев – это наш клиент, то есть человек, который когда-то уже обращался за юридической помощью и, скорее всего, обратится еще не раз? Причем, заметь, его вряд ли интересует отрасль гражданского права, всякие там разводы и разделы имущества.

– Вообще-то я понял, что он уголовник, – ответил «смекалистый малый», насупившись. – У него не грудь, а стенгазета. Чего там только нет, и картинки, и печатный текст. Есть что посмотреть и что почитать.

– Ну и что ты прочел? – насмешливо спросила Елизавета.

– Ничего, – покачал головой Тараскин. – Если бы он был голым до пояса, то, разумеется, что-нибудь да вышло. Но Китаев только расстегнул рубашку и, кроме церквей с крестами и отдельных букв, я ничего не увидел.

– Ну, хотя бы ты сосчитал маковки церквей?

– Не-а… Я что, дурной? Зачем мне это надо? Помню только, что их много было. Но разве это имеет значение?

– Для нашего дела не особенно. Но количество крестов говорит о том, сколько «ходок в зону» совершил Китаев.

– Ой, Елизавета Германовна! Вот и вы заговорили чисто как наш китаец! – пискнул Тараскин, словно опасаясь, что и у его наставницы сквозь тонкую трикотажную кофточку проступят синие татуировки.