Адвокат с Лычаковской

И вскоре после того как тронулись, всякое желание болтать на ходу исчезло. С самого утра Клим пережил в незнакомом, совсем чужом городе столько событий, что уже невольно считал себя его частью — до того момента, пока Йозеф не повел его за собой неширокими извилистыми улицами. Кошевой снова растерялся, хотя имел поводыря: понял — оставшись сам, никогда бы не выбрался из места, которое уже окрестил огромным каменным лабиринтом. Ощущение беспомощности множилось еще и от того, что старый город жил. По этим улицам спокойно ходили люди. Кто-то спешил по делам, кто — то — просто гулял, но все прохожие чувствовали себя свободно, словно у себя дома.

Собственно, дома они и были. Голова Клима шла кругом от того, что он тут на много кварталов, если не на целый Львов, один такой. Взрослый, с высшим образованием, грамотный — и все равно словно ребенок, выброшенный с лодки посреди пруда в глубоком месте. Хочешь выплыть — учись. Нет сил грести, есть желание тонуть — Бога ради. Здешний народ полн уважения к себе, уверен в собственных силах, еще и немножко надменный.

По крайней мере таким было первое впечатление Клима.

Если бы не страх заблудиться, оказаться в тупике среди серых каменных стен и необходимость униженно просить помощи, подобное отчаяние не проняло бы Кошевого. Тем более, что даже в казематах «Косого капонира» он чувствовал себя спокойнее: про узника знают, его судьбу так или иначе решат, а значит, сиди и покорно жди, если бежать нет никакого желания. Сейчас, находясь на свободе, Клим не до конца почувствовал себя защищенным.

Вот почему он замолчал, двигаясь в фарватере Шацкого, боясь потерять проводника и по ходу пытаясь зафиксировать название каждой улицы, каждый поворот, закрепить в памяти весь маршрут. Сосредоточившись на этом, окунувшись в познание города по самую макушку, Кошевой решил пока не отвлекать себя разговорами — нужными, полезными и интересными, но в этот момент — лишними.

Со своей стороны, Йозеф тоже не пытался поддерживать разговор. Кажущаяся беспечность на короткое время исчезла, он думал о своем, что не мешало ему прекрасно ориентироваться в улицах, улочках и переулках, которыми он вел своего гостя. Только когда вынырнули после очередного поворота на проспект, Кошевой понял: на самом деле шли они не так долго, как ему показалось. Наоборот, Шацкий вывел своего спутника на центральную часть Львова путем короче, чем обычно. Мимо них самих пробренчал по рельсам трамвайный вагон, а когда отъехал, Йозеф показал на широкий бульвар, который открылся глазам Клима.

— Прошу знакомиться, вы в сердце Львова. Гетманские Валы, так тут говорят. Я еще застал время, когда на месте бульвара текла Полтва.

— Река?

— Когда-то суда по ней плавали, — кивнул Шацкий. — А уже двадцать лет она как Стикс, под землей. Разве не ведет в царство мертвых, хотя кто знает, я ручаться за это не берусь. Местные жаловались: мухи, козявки, как выйдет из берегов — грязь с илом, брички увязали, панны с паненками пачкали платья. Поэтому и спрятали. — Он легонько постучал себя по груди. — Сам видел, на моих глазах делалось. А сейчас мой старший сын даже не представляет, что когда-то вот эти улицы были двумя берегами. Нам туда, мы почти пришли. Уже недолго.

Рука Шацкого показала в сторону величественного, не столько праздничного, сколько торжественного здания, в котором Клим безошибочно угадал театр.

— Опера, — словно прочитал его мысли Йозеф. — Закрывает собой предместье. Злые языки говорят, Оперу умышленно так возвели, чтобы хорошее бросалось в глаза, а то, что дальше, никто не видел.

— Так страшно? — попытался пошутить Кошевой, сам не понимая толком, с чего.

— За ней предместье. Живет преимущественно еврейская голытьба, хоть там самые большие и дешевые местные базары, — пояснил Шацкий без тени улыбки. — Могли бы жить более состоятельные люди. Потому что спекулируют, все купят и все продадут. Вроде при деньгах. Только все оно почему-то — не много крон, а много крейцеров. Может быть, так выглядит в Кракидалах жидовское счастье. Хотя есть места, где это счастье выглядит иначе. — Молвив так, Йозеф тут же выставил перед собой большие руки ладонями вперед, будто защищаясь, быстренько зацокав: — Только Боже упаси, чтобы кто жаловался! Имеем такую судьбу, которую заслужили. И радуемся, что Бог посылает то, что имеем, и за это можно кормить семью.

Разом оборвав тему, которая наверняка была для него не слишком приятной, Шацкий двинулся в сторону Оперного. Климу не осталось ничего, как брести за ним.

Обойдя театральное здание и зайдя ему в тыл, они почти сразу оказались в месте, где жизнь не выглядела такой спокойной и рассудительной, как за ее фасадом. Увидев перед собой бурлящий, по-базарному шумный человеческий муравейник, Кошевой на мгновение остановился.