Адвокат вольного города.9

— Ещё как многовато. Обычно два воина берут третью лошадь как запасную, и чтобы везти на ней оружие и обозное добро.

— Выходит, там чуть больше двух с половиной тысяч сабель?

Он недобро усмехнулся, после чего закурил подаренную мной сигарету и ответил на другой, витавший в воздухе, вопрос:

— Конница великого кагана составляет четыре сотни, как мы обычно говорим, отборных конных лучников.

— То есть примерно на две тысячи сабель меньше, чем у потенциальной армии вторжения?

Он без особой радости кивнул и глубоко затянулся.

Я достал из портфеля карту и термос. Развернул карту, показал ему.

— Вот этот юрт?

— Погляжу, — он долго рассматривал карту, крутил туда-сюда, тяжко вздыхал и скрёб затылок. — Никогда такой не видел. У нас всё рисованное. Нет названий?

— Нет, в этой части только точки и ниточки караванных путей, там даже дорог нет.

— Конечно, дорог нет, кто бы их ещё построил. А мы сами где на этой карте?

— Вот здесь.

— Ага, ну да, вот тут горы, а тут река. Так, они, получается, вот тут стоят.

Я поставил карандашную отметку. Отложил карту, налил ему китайского чая, которым меня наделил Танлу-Же, бодрящего, с женьшенем.

Теперь Архай восседал на неровной поверхности, устланной шкурами, на спинке этого псевдокресла висит подаренная мной кираса, в одной руке кубинская терпкая сигарета, другая крепко держит крышку-чашку с китайским чаем.

Так министр обороны напоминал профессора, к которому я, как студент, робко пришёл, пока он (профессор) находится в запое (зачеркнуто) на больничном.

— Сколько дней от точки А до нас, до этого стойбища?

— Четыре дня, если считать неспешный переход вооружённого войска, не марш.

— Так и будем считать. Вернёмся к численности. Я, дорогой товарищ Архай, не военный, — он понимающе кивнул, для него моя максимально мирная сфера деятельности была очевидной.

— А что численность? Четыре сотни.

— А кинуть клич по найомам? Или война — это проблема одного только Юбы?

Вояка недовольно закряхтел, как старый и зажиточный кулак, которому предлагают вступить в колхоз.

— Ну, если позвать и если придут… Наверное, тоже две с половиной выставим. Только у них слабовато с вооружением. Мы же тут в предгорьях сидим.

— Но собрать их — задача аховая. Мда… Прости, Архай, что вообще поднял эту тему.

Он с шумом сделал несколько глотков.

— Да всё нормально, Аркадий. Видишь, остальные вообще не чешутся. Понимаешь, бухнуть-то все рады, а как нарисуются ногайцы, так все спрячутся по углам. Попомни мои слова.

— Верю. А что насчёт ополчения? Целый каганат вокруг, что для них две тысячи сабель?

— Ополчение? — он задумчиво посмотрел на опустевшую кружку, я тут же налил ему ещё. — Ополчение — это когда народ в едином порыве встаёт на борьбу с захватчиком?

— Ну да. Штука широко известная.

— Встанут они под знамёна Юбы, как же. А потом догонят и ещё раз встанут.

— А кто-то пробовал? — меня несказанно печалил его пессимизм. Печалил тот факт, что, зная заранее, никто не хочет воспользоваться методикой «кто предупреждён, тот вооружён».

— Кхе. Дорогой граф Бугуйхан. Давай-ка я расскажу, как у нас обстоят дела.

— Буду благодарен.

— Ну смотри. Издревле тут живут три народа. Степняки, алтайцы и чалдоны.

— Мирно живут?

— Чего вдруг? Нет, степняки расселяются, где хотят, они эту землю завоевали, алтайцы, их предки, не факт, что сражались, но рады не были, конечно. Со временем все друг к другу притёрлись и что мы имеем?

— Что имеем?

— Степняк живёт чем? У него стадо, барашки, кони, коровы. Ему нужны, само собой, пастбища. Поэтому степняки живут там, где между горами образуются равнины и луга. Там пасут стада, там и живут.

— Логично.

— Чалдоны живут по берегам рек. Это от их способа искать место для жизни. Вырастает сын у отца, берёт лодку, ищет невесту в соседних селениях. А женится, захочет жить отдельно, грузит на лодку скарб, берёт молодуху и плывёт, находит новое место, там строит дом, растит детей. Так появляется новый хуторок.

— А почему алтайцы не живут по берегам?

— По той же причине, что и степняки. Вообще-то реки Алтая капризные. Нет-нет, но разливаются и сносят всё на своём пути. Кто же станет сосуществовать с такой бедой?

— Чалдоны?

— Они живут небольшими селениями, дома строят на возвышенностях, на сваях, на холмах. Хитрят.

— А как это связано с войной?

— Так я ж объясняю. А совсем уж местные, алтайцы, они охотники. Они жители лесов, живут на стоянках, которым тысячи лет, обычаи блюдут, с предками общаются. Магия у них сильная и жуткая. Их хлеб — это охота.

— В результате мы имеем три народа без территориальных конфликтов?

— Да. И каждый живёт своим умом. Кагану они платят ясак. Алтайцы платят шкурами, которые каган продаёт. Чалдоны платят по пять сотен сушеных рыб с селения.

— Тоже продают?

— Ну да, пива у нас в каганате нет, — без улыбки пошутил воевода.

— Так как это связано с войной?

— А так. Ну, кто для них каган? Где в их жизни каган? — распалялся Архай. — При всём уважении и том, что я его подчинённый. Они ему лишь платят сбор, воевать не обещали.

— А придут враги?

— Алтайцы знают свои леса. Они уйдут.

— Так и чалдоны уйдут, я даже такое в моменте видел.