А перстень-то уж очень непрост. На нём невероятно детально и качественно изображён филин… И ещё я чувствую то ли с этим перстнем, то ли с этим филином — особую связь. Я бы даже назвал эту связь мистической, вот только в мистику я не верю.
— Аркаша, ты как себя чувствуешь? Можешь идти? Лучше бы нам поскорее уйти отсюда. Это очень скверный район.
Райончик этот действительно достаточно депрессивный и даже немножко давящий на психику. Улицы тут грязные, люди ходят мрачные и злые. Двое прохожих — маргинального вида молодых парня, шли походкой «руки в брюки», смотрели по сторонам с прищуром, исподлобья и с отравленной, злобно-насмешливой улыбкой. Грубая скамейка, на которой мы сидим, посажена на два вкопанных в землю пенька и, по всей видимости, является единственным украшением района.
— Сейчас, Филипп… сейчас уже пойдём… дай мне ещё пару минут в себя прийти.
Филипп страдальчески сморщился, но промолчал. Зато не промолчали два гопника.
— Я чё-то не понял, Сеня! — обратился один к другому. — А чё это два наглых студента присели на нашу скамейку? Мы им разве разрешали?
— Не разрешали! — ответил второй.
Они угрожающе нависли над нами с Филиппом.
— Так. А ну-ка быстро занесли по пятёре, пока я не осерчал!
— Мы же на минуту всего присели, — попытался оправдаться перепуганный кузен.
— А… не, ну если всего на минуту… тогда другое дело, — гопник сделал вид, будто ответ Филиппа всё прояснил, но тут же опять обратился к корешу, — Сеня, а скока мы берём за посидеть одну минуту на нашей скамейке?
— По пятёре, — радостно и придурковато ответил второй гопник.
— С вас всё равно по пятёре, господа студенты.
В этот миг мой перстень будто бы пробудился, среагировав на опасность. Моя связь с ним резко усилилась:
Дальше я действовал по наитию. Я откуда-то знал, что могу заставить этих гопников видеть то, чего нет, что могу подсунуть им морок, который обманет их восприятие.
Я создал своего двойника, как бы в испуге неподвижно сидящего на скамейке, а сам выскользнул из их поля зрения. Гопники вроде бы ничего не заметили. Они по-прежнему видят меня на том же месте.
Подобрав округлый булыжник, прикинул вес и без тени каких-либо сомнений треснул первому по затылку. Раздался глухой стук, как при ударе обо что-то пустое, в некотором смысле так оно и было. Гопник опал, как озимые.
Гопниковский кореш, изрядно потрясённый моим манёвром, тут же передумал требовать с нас «по пятёре», и шустро рванул вдоль по улице, даже не попрощавшись. Двойник на лавке тем временем беззвучно исчез, словно был удалён «из кадра» опытной рукой монтажёра фильма. Только вот сам я уже давно перестал верить, что здесь снимают кино.
Я присел над телом и приложил палец к шее. Пульс, хоть и слабый, но есть. Затем без зазрения совести и вопреки адвокатской этике, «обшмонал» карманы, присвоив себе немного мелких денег и грубый литой кастет.
— Филипп… Филипп… — вывожу из оцепенения обалделого родственника. — Пойдём отсюда.
— Пойдём, Аркадий, — он поднялся со скамейки, но вместо того, чтобы идти, схватил меня за рукав. — Но так нельзя же. Ты ведь его обокрал…
— Что ты такое говоришь⁈ Это всего лишь лёгкая компенсация. Пойдём уже… пока Сеня на подмогу остальных хозяев скамейки не привёл.
Филипп снова согласно кивнул, но с места опять не сдвинулся.
— Аркаша, — сказал он жалобно. — А ты хотя бы меня вспомнил?
— Ну, конечно, вспомнил… Ты же кузен мой… пойдём скорее…
Идти от злополучной скамейки пришлось довольно далеко, зато «наш район» намного приличней тех рабочих кварталов, где мы нарвались на гопников. По пути я продолжал изображать ушибленного автомобилем человека, чтобы Филипп не заметил моего полного незнакомства с местностью. Он и так на меня смотрит с какой-то опаской, не вижу смысла испытывать психическую устойчивость парня на прочность и сообщать, что моё сознание переместилось из другого мира.
Он привёл меня в доходный дом, который сам назвал «номерами». Смирившись с моей временной недееспособностью, Филипп каким-то ловким привычным жестом вытащил ключ из моего кармана и сам открыл входную дверь.
— Отдыхай, Аркаша, — сказал он с искренней заботой в голосе, перед тем как оставить меня одного. — Вечером тётушка ждёт, но я придумаю что-нибудь… скажу, что ты нездоров.
Оставшись один, отдыхать я, разумеется, не стал, хотя голова и в самом деле гудела, как котёл. Нетвёрдо подошёл к овальному мутноватому настенному зеркалу и изучил свой новый облик. На прежнего себя похож очень отдалённо, зато я снова молод. Лет двадцать от силы.
Затем осмотрел комнату. Стены поклеены выцветшими от времени невнятными обоями, мебель очень давно знала лучшие времена, но это всё мелочи.