Адвокатская этика (СИ)

Её лицо начало багроветь, но мне было всё равно. Пусть злится.

— Совсем недавно на вашего сына напали, и он мог умереть…

Я специально оборвала фразу, следила за её реакцией. Что-то отдалённо похожее на испуг мелькнуло в глазах, лицо из свирепого превратилось в отрешённое.

— Огнестрельное ранение и ножевое…

Ресницы её задрожали, дыхание стало быстрым и нервным.

— Он потерял много крови…

Губы вмиг стали бледными.

— Это всё про него… я говорю про вашего сына… Он давал вам уйму шансов, чтобы поговорить, помириться, стать ближе. Стать снова семьёй. Но две недели назад всё могло бы закончиться трагично, и вы бы никогда себе этого не простили… Винили бы себя закаждый день, когда он приезжал, а вы на порог дома не пускали.

Она грузно опустилась на стул. Подняла на меня кричащие глаза, вот только сухие губы разлепить не смогла. Онемела, растерялась, испугалась, задумалась — я не знала, что с ней творилось, видела только одно: пусть сама отказалась от сына, всё равно она оставалась его матерью.

— Моя мама умерла… — продолжила я трагично. — Это уже не исправить. Я каждый день её вспоминаю, я всё время по ней скучаю. Я бы всё отдала, чтобы её вернуть…

И тут моя броня дала трещину. Упоминание о маме всегда вызывало во мне слёзы. Я сильно зажмурилась, пытаясь удержать их внутри, но тщетно. Подняла веки, нос вмиг заложило, а глаза стали мокрыми.

— А у дяди Андрея есть мать. Жива, живёт рядом, вот только видеть его не хочет. Мне без мамы плохо, а ему — ещё хуже! Потому что нет ничего страшнее, когда ты не нужен своим родным.

Её молчание убивало. А ещё убивало то, что я не могла её прочитать, понять, что она думает.

— Поедем со мной в Москву? Пожалуйста, поедем? Вы наконец-то сможете поговорить, наконец-то сможете друг друга обнять.

— Нет… — хрипло выдавила она из себя.

Я готова был завыть от несправедливости, от этого глупого упрямства. Обида, гордость или привычка наказывать — что ею движет? Какая же… мне трудно подобрать слова.

— Поедем…

— Нет!

И тут она поднялась, снова вернулась в привычное состояние и указала мне на дверь.

Я горько всхлипнула, слёзы уже текли сами собой, я не могла их контролировать. Уходя, я остановилась у порога и бросила через плечо:

— Вы самая бессердечная женщина из всех, кого я знаю. И самая жестокая.

Хлопнув дверью, я спустилась по ступеням, оставляя крыльцо позади. Я не понимала её!

Почему она такая? Почему она не видит и не хочет видеть, какой прекрасный у неё сын? Как мне было больно за него, обидно за него, и горько за себя.

Дядя Андрей был прав: адвокатура не моё. Куда мне в адвокаты, если я не могу убедить, не могу достучаться до человека? Куда мне?

Бестолочь! Глупая наивная девчонка! Меня разрывало на куски. Дыхание сбилось от слёз. Я дошла до калитки, скрипнула ею, но вдруг услышала своё имя:

— Лена.

Зинаида Степановна вышла на крыльцо. Стояла в дверях и смотрела на меня незнакомым мне ранее взглядом. Она смотрела на меня… виновато. Открыла дверь до конца, отступила на шаг назад и попросила:

— Зайди в дом.

43

Андрей

Самочувствие с каждым днём становилось лучше. Я всё меньше лежал в кровати, всё больше двигался. С Даниловым был на связи всё время: он сообщал детали расследования, которые удавалось разузнать.

Так же через него я интересовался состоянием Оли. Ответ всегда был один — держится.

Она держится, не могла не держаться. Вот только СИЗО ломает людей, даже самых сильных, самых стойких.

Иногда меня накрывало. Я смотрел на результаты работы: статьи, решения судей касательно оправдательных приговоров или отсутствия таковых, какие аргументы приводили адвокаты, а какие — стороны обвинения. Казалось, что наша ситуация настолько шаткая, что стоит подуть ветру, и всё рухнет.

Когда отчаяние поселялось в душе, я брал паузу. Недолгую, но всё-таки брал. Бушующие эмоции в работе только мешали, и раньше мне легко удавалось их обуздать. Я всегда всё контролировал.

Но в случае с Ольгой я терял контроль. Сложно оставаться хладнокровным и трезвомыслящим, когда дело касается твоих близких. Любимых… Победить самого себя в этой битве оказалось труднее, чем думалось. Сердце ныло, рвалось к ней. К НЕЙ. Но что я мог сделать?

Взять паузу. Остудить мысли. Засунуть башку под ледяную воду и снова стать профессионалом своего дела. И так раз за разом.

Когда ближе к вечеру в дверь позвонили, я нахмурился. Не представлял, кто это мог быть. Лена?

Она же уехала. Может, Данилов решил заскочить и обсудить со мной то, что не принято обсуждать по телефону?

Я вышел в прихожую, открыл дверь и увидел племяшку. В удивлении поднял бровь.

— Привет. Поездка накрылась?

— Нет. Всё удалось, — ответила она двусмысленно.

Вот только иной смысл её слов я понял не сразу.

Лена отступила на шаг, пропуская вперёд гостью, которую я никак не ожидал здесь увидеть. Я бы меньше удивился, окажись тут Оля, судья, мировой судья, да я бы так не поразился королеве

Английской, как той… кто стояла и смотрела на меня стыдливо и с сожалением.

— Мама?.. — севшим голосом произнес я и тут же прочистил горло.

Застыл, впал в ступор, я тупо не понимал, как реагировать, что делать, что говорить.