Адвокатский калейдоскоп

Радует все большая распространенность применения практики домашнего ареста. Однако кардинальных каких-то сдвигов нет. Накануне председатель Верховного суда Вячеслав Лебедев заявил, что обвинительного уклона в нашей судебной практике нет. А я предлагаю посмотреть недавние выступления Путина и ранее — Медведева, которые считают, что он почему-то есть… Вот известное высказывание, приписываемое Черчиллю: «Есть три вида лжи: ложь, наглая ложь и статистика». И когда мы берем, как это сделал Лебедев, в рассмотрение судебную статистику, то дело не в этих циферках, а в том, что обвинительный уклон-то никуда при этом не делся. Внешне есть какие-то сдвиги. Вот взять дело в вашем Центральном суде (имеется в виду дело в отношении Юрия Гамбурга. — Прим. ред.). Внешние атрибуты — вежливость, формальная внимательность — в наличии. Однако когда доходим до решения вопросов, которые я считаю священной коровой судебной системы — заключения под стражу, исключения недопустимых доказательств, — сразу становится понятным, что цена этим поверхностным признакам — ноль, минус единица. Хотя, конечно, в комфортных условиях и работается легче, не так как в первом юкосовском деле, наполненном агрессией. В результате новелл, вносимых в закон, всё время появляется очередная виньеточка на теле уголовно-процессуального кодекса. Сейчас, например, пытаются восстановить дореволюционную должность следственного судьи. Но если сейчас судья, который выносил решение по «делу ЮКОСа», займет такой пост, то ровным счетом ничего ведь не поменяется… Есть, конечно, и меры, действительно соответствующие здравому смыслу, но я не устаю повторять: Россия — страна парадоксов, любые адекватные институты извращаются на нашей почве, превращаясь в абсолютную противоположность. Если на Западе действительно независимый суд и во главу угла общество ставит законопослушание, то у нас любые разумные полномочия становятся очередным оружием в руках Марьиванны, облаченной в судейскую мантию. Правосознание людей, составляющих сейчас наши законы или применяющих от имени власти, начинает активно фонтанировать только тогда, когда они сами садятся на скамью подсудимых. Это очень интересно сравнивать. Какой широкий спектр возмущения, негодования, помноженное на реальное знание закона, открывается у этих людей, когда они оказываются «по другую сторону баррикад»! Так и хочется спросить: «Марьиванна, ну чего же ты сама так не оценивала, когда была на посту?»

— Кстати, о статистике — сейчас процент оправдательных приговоров составляет всего 4,5 %. Как Вы считаете, эти цифры соответствуют действительности?

— Безусловно соответствуют. Только радует ли это?

— Ну вообще-то это больше, чем в предыдущем году.

— Ах, ну да. Что называется — труп слегка вздрогнул… Сейчас проведу параллель, чтобы все стало понятно. В «плохой» царской России количество оправдательных приговоров доходило до 40 %. В «жуткие» сталинские времена — до 10 %. В советское время они совсем исчезли, потому что считалось, что партия, к которой принадлежали и судья, и сторона обвинения, ошибаться не может. Когда у нас появился институт суда присяжных, количество оправдательных приговоров возросло, кажется, до 25 %. Если бы еще нынешние 4,5 % были вынесены при идеальной работе следствия, я бы восхитился. А так, ежедневно сталкиваясь с обратным…

— Что-то может переломить эту тенденцию?