Аэлита. Гиперболоид инженера Гарина. Библиотека фантастики в 24 томах - 4

В этом высказывании есть и самоуничижение, которое паче гордости. Есть и правда. Он воздвигал храм своего творчества, как говорили в старину, «на костях», он совершил главный свой подвиг в новую эпоху и был удостоен почестей и жизненных благ, каких, наверно, не видать бы ему, если бы он не стал свидетелем великих событий. Другое дело, что он был подготовлен к их восприятию, обладал талантом, наблюдательностью, навыком, литературной дерзостью и честолюбием.

О его «насмешливом уме» и таланте говорил Бунин. «Брюхом талантлив», — сказал как-то Федор Соллогуб. Его заметил Блок. Горький называл его талант «веселым»… Можно долго говорить о достоинствах дореволюционной прозы Алексея Толстого, что и делалось многими литературоведами, из которых особенно хотелось бы отметить О. Михайлова, кратко, но объемно подытожившего все творчество писателя:

«Это был талант, достойный своего времени и отвечающий всем его требованиям, талант веселый, жизнерадостный, талант глубоко национальный. Нечто очень русское — широта, размах, даже беззаботность (при огромной работоспособности и ответственности за качество писательского «дела») — было присуще его замечательному дарованию».

Однако нужно было еще «хождение по мукам», чтобы талант этот сложился окончательно. В годы войны, революции, эмиграции он не переставал работать, как бы по контрасту с обстановкой создавая вещи, искрящиеся фантазией и верой в доброе начало человека. Так в разгар гражданской войны он пишет в Одессе комедию «Любовь — книга золотая» и повесть «Калиостро». Великолепная выдумка с оживлением красавицы, что застыла на старинном портрете, могла бы вполне встать в ряд лучших произведений русской фантастики.

Смысл жизни художника — в творчестве. В 1919 году, когда банды Григорьева подступили к Одессе, Алексей Толстой покинул Россию. Но в эмиграции он тотчас взялся за новую работу. Потом писатель вспоминал:

«Первый том «Хождения по мукам» начат под сильным моральным давлением. Я жил тогда под Парижем (19-й год) и этой работой хотел оправдать свое бездействие, это был социальный инстинкт человека, живущего во время революции:, бездействие равно преступлению».

Эпиграфом к «Сестрам» было знаменитое «О, Русская земля…». Ностальгическое настроение породило и «Детство Никиты» — вещь поразительную по своей теплоте и любви к отчизне, выраженной не декларативно, а художественно — через восприятие десятилетнего мальчика милых сердцу и столь далеких людей и природы своей, как теперь говорят, «малой родины».

Тоска по Родине одолела неприязнь и недоверие к тому, что происходило в России. Жизнь на чужбине была тосклива и унизительна. Мир эмиграции, разделенный на грызущиеся секты, филистерство мелких буржуа, с которыми доводилось сталкиваться Толстому, — все это вселяло ужас перед будущим, а из России, приходили вести о конце военного коммунизма, об укреплении государственности и оптимистических устремлениях.

20 апреля 1922 года А. Н. Толстой писал К. И. Чуковскому:

«Вы помните очень давнишнее настроение А. А. Блока, когда он сидел дома с выключенным телефоном, — у него было безнадежное уныние бессмыслицы, в каждом лице он видел очертание черепа. Вот так же и в Европе: заперта дверь и выключен телефон.

Я чувствую, как Россия уже преодолела смерть. Действительно — смертию смерть поправ. Если есть в истории Разум, а я верю, что он есть, то все происшедшее в России совершено для спасения мира от безумия сознания смерти…»

Эти размышления предшествовали принятию главного решения в его жизни — решения вернуться на Родину. Непосредственно с этим был связан научно-фантастический роман «Аэлита», над которым Толстой работал в Германии, в местечке Миздрой, на берегу Балтийского моря у Геринсдорфа, где в то же время жил Максим Горький.

На застекленной веранде он читал близким готовые главы романа и жаловался жене, что ему не хватает стрекотанья сверчка, вспоминал российскую глубинку, бревенчатую избушку на Оке, где когда-то так хорошо работалось. Потом выходил в сад, искал на небе Марс, думал о рисунках Ловелла и Скиапарелли, о белых полярных шапках планеты и загадочных каналах.

В тоске героя романа Лося, беглеца, разуверившегося человека, нетрудно угадать косвенное отражение настроений самого Толстого.

Еще осенью 1921 года Толстой переехал в Берлин и вошел в сменовеховскую группу, редактировал литературное приложение к газете «Накануне», в котором печатались и не эмигранты — Горький, Федин, Есенин, Катаев, Булгаков, Пильняк, Зощенко…

Как и большая часть творцов, оказавшихся в эмиграции, Толстой мучился оторванностью от истоков родного слова, думал о том, куда идти, чем жить. Одними лишь воспоминаниями? Или жизнью русского народа, в невиданном эксперименте ломавшего уклад прежнего существования? Он вчитывался в строки редакционной статьи новой эмигрантской газеты «Накануне» 26 марта 1922 года: