Аэлита. Новая волна /002: Фантастические повести и рассказы

Огонек на крылечке мигал таинственно, и в сумерках возле него кружила мошкара. Серо-полосатый кот длинной тенью улегся на порожке, жмуря желтые глаза. Шелестел ветерок. Тихо скрипнула калитка, и Казарин, как руководитель группы, постучал в ставенку.

— Сейчас, сейчас, только платок накину! — послышалось из дома.

Торопливый топоток по половицам, и вот на крылечке явилась Сухотиха. Босоногов в недоумении потряс головой. Что за ерунда еще? Сейчас в тусклом свете сорокаваттной лампочки Сухотиха показалась ему лет на десять моложе, чем была днем. Должно быть, из-за освещения.

Освещение сыграло шутку и с Казариным, ибо увидел он, что Сухотиха подурнела и странная нездоровая одутловатость проступила на ее лице. И запах от нее распространялся какой-то специфический, и мало того, голос осип, сделался простуженным. «Заболела, что ли?» — мелькнула шалая мысль.

Остальные ничего такого не заметили.

— А я жду, жду! — пропела Сухотиха. — Милости просим, стол уж накрыт, и самовар закипает.

Гости гурьбой прошли в горницу, где около круглого стола обнаружились уже шесть, а не четыре стула, и ведерный медный красавец-самовар на столе, и кроме того: брусничное варенье в вазочке, сушки в корзиночке, пузатый чайничек, блюдца, чашечки, ложечки.

— А вы же гуся нам обещали! — произнес весело Гриша.

— Гусь улетел.

— Жареный?

— Жареный, — подтвердила загадочно Сухотиха и добавила: — Да что же вы стоите? Садитесь, садитесь, усаживайтесь, чаевничать будем.

«Да она бредит!» — подумал Казарин и сию минуту отыскал в глазах Сухотихи тому подтверждение. Глаза у нее были совершенно безумные. «Жадничает», — решил Гриша, одеваясь разочарованием. Но не уходить же, в самом деле, из-за какого-то гуся! Тем более что Казарин уже сидит под образами, и остальные рассаживаются.

— Мне чаевничать по должности не положено! — сказал Гриша значительно и расчехлил верную спутницу камеру.

— Я тоже, знаете ли… — покряхтывая сказал Рейтман.

— Не обращайте внимания, люди на работе. — Казарин лучезарно смотрел на Сухотиху. Та покивала, улыбаясь, произнесла «ну что ж» и села напротив журналиста.

Далее случилась дежурная заминочка, сопровождаемая разлитием чая.

— Или погадать вам, что ли, на картах? — спросила Сухотиха, спеша развеять неловкость.

— Не стоит, Анна Поликарповна, — сказал Казарин. — Вы нам лучше о себе поведайте!

— Да что же… судьба моя самая обыкновенная, ничем особо не примечательная. Родилась здесь да и помирать здесь же буду… Отец мой, царствие ему небесное, коммунист, революционер, да я, вишь, не в него пошла, верующая с малых лет. Выгнал он меня из дому и проклял как есть за мое пристрастие.

— А говорите, судьба у вас обыкновенная, — улыбнулся мудро Казарин. — Необыкновенная судьба. Вы, кажется, при прежней власти пострадали за свою профессию?

— Было, не скрываю. Много было лиха, но и радости великой было много.

— А какая же радость у вас была, расскажите?

— А болящего на ноги поставлю — вот и радость! А вы вот сами… — сказала вдруг. — Сами вы много радости в жизни знали?

— Нет.

— Отчего же так?

Казарин вздохнул:

— Несправедливости на свете много.

— Ох, это вы верно сказали. — Сухотиха поправила на голове платок. — И много же на свете ее, этой несправедливости! Меня, знаете ли, пенсии лишили, а за что, скажите? То, что сидела я, так это, что же, и не человек, стало быть? Изгой какой? Или как?

— А документы у вас имеются?

— Никаких таких документов у меня нет! — каркнула вдруг Сухотиха. — И чего вы прилипли с вашими документами! Так что ж я теперь, бомжа какая или человек?

— Успокойтесь, Анна Поликарповна! — сказал Казарин, соображая, где дал он маху и почему не идет контакт. — Нет документов, и не надо.

— Извините великодушно. Это не про вас. Это участковый замучил меня со своими приставаниями. Ходит как бес в степи. — В голосе Сухотихи прорезалась ненависть, но она тут же ее погасила и сказала, улыбаясь несколько гнусно: — Давайте же чай пить, заговорились мы совсем.

Вера пропустила последние слова Сухотихи мимо ушей. Ей было жаль Сухотиху, которую злые милиционеры лишили пенсии, и она произнесла тоненьким голоском:

— Как же вы, бабушка, живете? Без пенсии?

Босоногов изумленно уставился на ассистентку.

Какая еще бабушка к чертвой матери? Но Сухотиха на бабушку не обиделась, только улыбнулась скорбно:

— А так и живу, милая, так и живу. По миру добрые люди не дают пойти. Я их лечу — они меня благодарят.

Тут Казарин опомнился. Он недовольно посмотрел на Веру, встрявшую так некстати, и сказал:

— Что же это вы верующая, а заговорами лечите… Церковь это как будто не одобряет. И не смущает вас?

— Что ж, церковь, — забормотала Сухотиха, шаря рукой по скатерти. — У церкви дела вселенские, а у нас маленькие, мирские. Да и вы-то сами тоже хороши! Говорили давеча, не следователь, а спрашиваете, как наш кум на зоне.

— Извините, Анна Поликарповна. Я не хотел.

— И не желаю я перед вами оправдываться! Перед Богом отвечу за грехи свои, как есть!

Не идет контакт! Да и о чем говорить с этой сумасшедшей?