Аэлита. Новая волна: Фантастические повести и рассказы

Он зябко поежился, поправил кашне и продолжил путь. Быстро темнело, кто-то красил небо черной краской и прокалывал в нем отверстия для звезд. Прошин давно не бывал в этой части города и плохо ориентировался. Кажется, где-то здесь. Ага, вот! Улица Королева. Интересно, какого Королева? Того самого, который космические корабли строил, или какого-нибудь «героя» гражданской войны, прославившегося в боях с собственным народом?

Нечетные номера оказались на другой стороне улицы. Осторожно ступая, чтобы не поскользнуться, Прошин перешел дорогу, огляделся. Старые, еще дореволюционные дома. Узкие окна, лепные карнизы, атланты с вздутыми мускулами. Пустые подворотни, решетки на окнах первого этажа. Прошин завернул в подворотню дома номер девять, прошел по двору, где под снегом стояло несколько автомобилей, высились мусорные баки и детский грибок.

— Не подскажете, где квартира номер семнадцать? — обратился он к подростку в яркой спортивной куртке.

— Там, — парень махнул рукой в сторону подъезда, закрытого тяжелой металлической дверью. Он заинтересованно посмотрел на Прошина и неожиданно спросил: — И вы туда же?

— В смысле? — Прошин остановился, и у него противно заныло в желудке.

— Да нет, — смутился парень. — Это я так, про себя.

Прошин постоял немного, посмотрел ему вслед. И какого черта он, Прошин, сюда все-таки приперся? Купить таланту? Взвесьте, пожалуйста, сто пятьдесят граммов. В бумажный кулек, как в старину. Ха! Ведь смеялся же в душе над Корзуновым! Ах да, его пригнало сюда любопытство. Эдакий писательский интерес — а каким это образом здесь простаков облапошивают? Вдруг пригодится когда?

А может, не ходить? Враки ведь и надувательство одно. А почему не ходить? Вдруг встретится некий типаж, которого потом можно будет описать в новом романе? Этакий маг-кудесник в черном плаще со звездами, творящий пассы над ретортами, в которых кипят ядовитые жидкости. Вздор! Что за штамп! Сидит там одутловатая старуха в пуховой шали, раскидывает засаленные карты и врет про судьбу, глядя честными глазами. Наврет и про талант, недорого возьмет.

Писатель вздохнул, еще раз глянул в черное небо, сеющее снег, и побрел к подъезду. Железная дверь оказалась запертой на кодовый замок.

Прошин усмехнулся — цифры один, семь и девять были почти стерты пальцами. Он нажал кнопки, и дверь распахнулась. Подъезд приятно поразил писателя. Во-первых, везде горели лампочки. Прошин вспомнил, какие скандалы устраиваются у него в подъезде по поводу замены перегоревших лампочек, потому что домоуправление менять их ни в какую не хочет, хоть расстреляй всех. Во-вторых, в подъезде изумительно чисто. В-третьих, стены окрашены не траурной зеленой краской, а веселой голубой эмалью. Ну и в-четвертых, на двери квартиры номер семнадцать во втором этаже висела табличка из нержавеющей стали, которая сообщала черными буквами, что в ней проживает некто Ройстерман А. М.

Прошин нерешительно потоптался перед этой дверью. Ох, польстил ему Корзунов, когда говорил, что он, Прошин, рубаха-парень и смельчак, ох, польстил! Искуситель хренов! Вот его бы самого сюда, под дверь с табличкой, пусть бы хоть кнопку звонка надавил, а то у Прошина руки не поднимаются. Нет, он смельчак, смельчак! Вон, Корзунов признался же, что боится. А Прошин пришел. Стоит под дверью, мнется. И за одно это его уже можно назвать героем. Или дураком. Как кому больше нравится.

Прошин насмелился наконец, нажал кнопку. В глубине квартиры мелодично прозвенел колокольчик. Писатель спрятал руки за спину, потом испугался, что это может выглядеть слишком вызывающе, заложил руки в карманы пальто, снова испугался, скрестил на груди, потом опустил. И тут щелкнул замок, и дверь открылась. В щели показался равнодушный старушечий глаз, горбатый нос, верхняя губа, покрытая жесткой щетиной, и подбородок лопатой.

— Я… Эээ… к Ройстерману… А Эм, — сказал Прошин, глядя на старуху сверху вниз и ужасаясь ее малому росту — в ней было не более метра тридцати пяти.

— Вам назначено? — надменно осведомилась карлица.

— Эээ, да, — соврал Прошин и тотчас же струсил, с тоской подумав, что его тут же выведут на чистую воду.

Старуха сделала приглашающий жест рукой, причем писатель заметил, что рука невероятно худа и напоминает мощи. Прошин вошел, и за ним с тюремным лязгом захлопнулась дверь. Он оглянулся. Старуха исчезла из передней, оставив его одного. Он снял пальто, повесил на антикварного вида деревянную стойку с вешалкой, пригладил волосы, рассматривая себя в огромном черном зеркале в тяжелой раме. В зеркале отражался робкий человек лет тридцати пяти, высокого роста, худой, с усами и пробивающейся бородкой.

— Ну-с, молодой человек, проходите, — неизвестно откуда раздался мужской голос, и писатель вздрогнул.