Аэропланы над Мукденом

Так как ветер дул к железной нелепице, Петр взлетел от нее, вызвав очередной восторг неизбалованных парижан, — гатчинские крестьяне уж и голову не поворачивали на звук мотора. Поднявшись над домами и непроизвольно отмечая сравнительно ровные места для вынужденной посадки, развернулся и пошел к башне, затем взял в сторону, обходя ее по большой дуге. Когда решетчатая громада выросла по левому борту, Самохвалов на миг пожалел, что «четверка» безоружна — влепил бы с двух стволов и очистил Париж от металлолома.

Триста метров — огромная высота для рукотворного сооружения, но мелочь для самолета, который удавалось поднять где-то на полторы тысячи, без приборов точнее не сказать. Уже на втором витке плавного подъема верхушка поравнялась с крылом и ушла вниз. Отсутствие приборов, по правде говоря, не угнетало пилота. Определяя скорость, углы в пространстве и режим полета лишь глазами, слухом да вестибулярным аппаратом, он сживался с машиной, осязал крыльями набегавший поток, обонял днищем выхлоп из патрубка, слушал расчалками свист ветра и чувствовал ступнями работу колес шасси при приземлении. Когда-нибудь кабина закроется наподобие корабельной рубки, отрезав лицо от ветреных струй, циферблаты манометров и прочих приборов, как в аэродинамической трубе, покроют переднюю панель, и в управлении самолетом останется не больше романтики, чем в работе машиниста локомотива.

Люди внизу превратились в точки, значит, для них «четверка» уже плохо видна. Самохвалов выключил зажигание и по широкому кругу начал планировать вниз. Когда умолк двигатель, к привычному шуму ветра в растяжках примешались назойливые хлопки, словно тысяча чертей оседлала машину и глумливо молотила в ладоши. Петр осмотрелся и упомянул черта вслух. Плохо наклеенные плакаты поотрывались до половины и трепались на ветру.

Помянув сомнительное целомудрие матерей рекламщиков, авиатор крутанул магнето. Лениво вращавшийся под напором воздуха винт вздрогнул, мотор подхватил, после чего Самохвалов выполнил разворот, вывел самолет на глиссаду и, снова убрав зажигание, аккуратно сел возле своей команды, радуясь, что никто кроме Яна не знал о задумке лететь сквозь башню.

— Рекламщиков убью!

Кшесинский кивнул и печально осмотрел аппарат. Он напоминал свежезабитого боевого петуха, только вместо растопыренных перьев во все стороны торчали обрывки рекламы. Не обращая внимания на толпу, Петр и его команда начали обдирать наклейки.

Подбежал организатор с криками: что вы делаете!

— Из-за вашего мусора я чуть не убился. Сейчас почищу аэроплан и снова взлечу.

— В контракте прописано, что вы должны летать с рекламой!

— Тогда сегодня вообще больше не стартую. К Фонтенбло будьте любезны за сутки дать моим сотрудникам краску и эскизы рекламы. Никаких наклеек. Или вся пресса узнает, что по милости заводчиков, чьи надписи были на плакатах, аппарат чуть не упал на головы парижан. — Потом добавил по-русски, обращаясь к Кшесинскому: — Я правильно помню, ограничения на полеты прописаны в контракте только относительно оговоренных трех выступлений?

Самохвалов отправился к оцеплению, завидев полицианта с самыми солидными знаками различия.

— Бонжур, месье. На сегодня полеты закончены из-за распоряжения организаторов шоу. Но я не хочу оставлять милых парижан без зрелища. Завтра в полдень я полечу отсюда в Фонтенбло, сделаю еще круг у башни. Могу я на вас рассчитывать, чтобы аппарат оставался под охраной?

— Уи, месье авиатор! Это честь для парижской полиции.

Честь-честью, но одного из техников Самохвалов оставил при машине, снабдив водой, французскими булками с колбасой и даже банкой для потребностей, которые можно незаметно справить на полуприкрытом с боков пилотском месте.

Потом были журналисты, осаждавшие летчика, его помощников и даже полицейского офицера, от которого и прознали про завтрашний перегон. А еще разноцветная шумящая толпа. Немцы тоже кричали здравицы авиатору, но... Французы экспансивнее, ярче и как-то искреннее, что ли. Перед ними и летать приятнее. Из благодарности к своим парижским поклонникам Самохвалов окончательно решился на проход под башней.

На следующее утро техник Аюк обнаружился мирно спавшим в пилотском кресле, распространяя запах переваренного дорогого вина. Аккуратный обычно газон украшали остатки пикника, а бродивший у аэроплана полицейский имел сонный и тоже несколько мятый вид. Атмосфера французской легкомысленности взяла свое.

— Поганца сегодня же отправить в Россию, он уволен.

— Петр Андреевич! Нам вдвоем с Димой не управиться, особенно когда части аппарата в поезд грузить. Пшепрашем, можно вы его в Питере уволите? — Ян преувеличивал трудности, надеясь, что патрон по пути на Родину охолонет и сжалится над бедолагой. Тем более что авиационные специалисты в XIX веке на каждом углу не валялись. Особенно такие мастера с золотыми руками, как калмыкский самоучка.

— Завтра решу. Пока убирайте тело, осмотрите каждый винтик и каждый тросик. Может быть что угодно, от глупостей до провокации.

Через полчаса раздался испуганный голос второго технаря: