Аэропорт

Время простых ответов кончилось. Началось время простых вопросов. Оно, как правило, всегда наступает сразу же после love‑making, как темное утро после светлой ночи. Можно, конечно, вот так, в объятиях друг друга, провести еще час, еще ночь, еще день. Но все равно рано или поздно придется отвечать на телефонные звонки, звонить самому, врать, объясняться, смотреть в ванной себе в глаза и обязательно вслух читать самому себе постылую короткую мораль: «Какой же ты козел!».

Самое страшное и неприятное — это объясняться с самим собой, когда все карты раскрыты и крыть нечем. Алексей заглянул себе в глаза. Понял вдруг, что больше не осталось ни единой заповеди, которую бы он не нарушил. Отвел взгляд и вернулся в комнату, где его, седеющего, женатого мужика, любящего мужа, разменявшего шестой десяток, матерого журналиста с глубокими шрамами на теле и в душе, ждала в постели девчонка возрастом моложе его сына. Которую он хотел, по которой скучал, ради которой вернулся в Киев. В которой ему нравилось все и от которой он не мог оторваться.

Там, в ванной, когда Алексей, стоя у зеркала, заглянул себе в глаза, он, как преступник в суде, выступил перед самим собой с очередным безмолвным последним словом: «Я люблю свою жену, я не могу без нее жить. Я обожаю Нику. Я не могу жить без нее. А теперь бросайте в меня камни...».

«Но знаешь, хоть Бога к себе призови, разве можно понять что‑нибудь в любви...» Алексей очень любил эту песню Булата Шалвовича и часто пел ее Ксюше и друзьям, но только сейчас понял, в чем признавался поэт и о чем он пел...

Он поцеловал Нику в губы, потом лег рядом на живот и обхватил руками подушку. Она поднялась, села на него, обхватив его бока своими коленями и начала водить руками по его спине, вверх и вниз.

— А что это у тебя за два круглых шрама, вот тут? Как будто ожоги.

— Я в детстве был хилым мальчиком и страдал от фурункулов. Мама покупала мне пивные дрожжи.

— Понятно. А что такое пивные дрожжи?

— Это невозможно объяснить. Ника, милая моя, раз ты это делаешь, не могла бы ты выпустить коготки, как кошка, и почесать у меня под правой лопаткой. Ага, вот так. Чуть выше, чуть-чуть ниже.

— Послушай, ежик, может тебе в баню сходить?

— Я только что оттуда.

Оба засмеялись старому анекдоту. Это был тот период отношений, когда ничего не раздражает, ничего не приедается, когда можно все. Он повернулся к ней лицом, руками задержал ее над собой...

Два раза звонил телефон, но он не брал трубку.

Когда она, наконец, откричалась, так, что жильцы дома должны бы были вызвать милицию, она так и осталась над ним, выпрямившись, заложив руки за голову. Сам он все еще не мог отдышаться и молча, не отрываясь, во всех смыслах этого слова, смотрел снизу, как вздымается и опускается ее грудь.

— Тебе хорошо со мной? — задала она, наконец, классический риторический вопрос.

— Очень. А тебе?

— А ты как думаешь? Иначе я здесь бы не была.

— Огромное спасибо тебе за шефство над Ксюшей, пока она была здесь.

— Не за что. Она такая классная, такая живая, настоящая. Такая красивая. На нас с ней на улице оглядывались.

— Ты сама красавица, не прибедняйся. На тебя и без нее оглядываются, как я успел заметить.

— Ну, хорошо. Пусть будет, как ты говоришь.

— Так и есть. О чем вы с ней говорили?

— Это наш женский секретик.

— А все же?

— О тебе, мой юноша седой. О тебе, любимом.

— И что она сказала?

— Что ты самый лучший муж и самый лучший мужчина на свете.

— Надеюсь, ты не кивала головой в ответ?

— Я сказала, что ты замечательный профессионал. И мы обе хохотали. Мы выпили слишком много шампанского в «Канапе». Потом пьяные гуляли по Андреевскому спуску.

Я показала ей дом Булгакова. На следующий день водила ее в Лавру, а еще через день мы ездили в «Межигорье». Ты любишь ее?

— Да.

— А меня?

— Тебя обожаю.

— Ага, ее ты любишь, а меня обожаешь. А в чем разница?

— Ни в чем.

— Так ты любишь меня или только обожаешь?

— И то и другое.

— Значит, ты любишь сразу двоих. Я так не могу.

— Все люди любят по-разному.

— Я отменила свадьбу.

— Почему?

— Потому что я люблю тебя.

— Разве ты не любишь Степана?

— Любила, да разлюбила.

— Так вот почему он полез на меня с кулаками...

В этот момент опять зазвонил его телефон. Это была Ксюша.

— Да, любимая, как хорошо, что ты позвонила.

Ника встала с постели, укуталась широким полотенцем и медленно, покачиваясь, пошла в душ, не забыв оглянуться в дверях.

— Я звонила тебе два раза, — сказала Ксюша. Связь была не очень, но голос ее все равно показался ему странным, не таким бодрым и теплым, как всегда.

— Ах, да, теперь я вижу. Я выключал телефон, когда летел из Днепропетровска, и забыл включить.

— Но он у тебя звонил.

— Это украинский МТС, он так работает.

— Я звонила в гостиницу, там сказали, что на твоем этаже что‑то с линией.

— Да, после пожара в соседнем доме здесь на двух этажах до сих пор не работает линия.

— Мне сказали, что на одном. Впрочем, не важно. Ты где?

— Как где, в номере своем. Редактирую портфолио на предмет очередной премии.

— Замечательно. Ты можешь оторваться от редактирования портфолио и выслушать меня?

— Я слушаю тебя, любимая.

— Алеша, у меня опухоль.