Аэроузел-2

"… Я знаю, что такое война. И что такое смерть. И всё же самое трудное началось для меня потом. Случилось так, что я перестал летать. И думал, что уже никогда не поднимусь в небо. Я вернулся в Москву…

С чего начинать? Что делать? Ведь мне уже тридцать один год. И с каждым днём всё острее чувство: не могу! Хочу видеть самолёты, слышать их запах. Каждый день! Ради этого пошёл работать мотористом на аэродром, к лётчикам-испытателям. Одно время пришлось даже заведовать их клубом. Потом технологом. Лишь бы быть рядом!

А на душе горечь: на моих глазах рождалась новая реактивная авиация. Но я был только свидетелем создания новых машин. Свидетелем каждодневного подвига лётчиков-испытателей. Рыбко, Шиянов, Седов, Анохин, Амет-Хан… Раньше я только слышал о них. Теперь видел в воздухе, видел в работе. Порой в яростном поединке с новой машиной, с натиском воздуха, с давящей перегрузкой, когда лицо пилота становится почти неузнаваемым…

Да, это был мир особых людей. Законы товарищества для них непреложны и в небе, и на земле. Я понял это, когда они помогли мне снова взять в руки штурвал, хоть и было это непросто…"

… У меня оставалась ещё надежда узнать хотя бы что-то из рассказов его соратников. Я опросил многих людей: тех, кто говорил, что знает сам или знает того, кто сам слышал что-то об этом… Интересным оказалось, к примеру, то, что вообще в период 1942-45 годов в Забайкалье он был довольно известной личностью. Но совсем не как лётчик-истребитель… А как регулярно публиковавшийся лирический поэт:

Тамцак-Булак, Дайрен, Москва,
Тамбов, Мичуринск, Ленинград…
И эти нежные слова,
И белой ночи маскарад.
И море с проседью барашков
Катилось из-под облаков
К всегда открытой нараспашку
Скалистой груди берегов.
Мечта в полёте альбатроса
Крылатой вольности полна,
Костюм пилота, жизнь матроса,
Солёный ветер и волна.
Давно прожитого картины,
Любви несмелый, первый дождь,
Зовущий голос – крик утиный,
Вишнёвых дум хмельная дрожь.
Раздолье Марсового поля,
Адмиралтейства яркий шпиль,
Невы обузданная воля,
Морские штормы, зыбь и штиль.
Всё позади… А через межи
Года переступили… Вновь
Дорогой зимнего манежа
Не прибежит к тебе любовь.
Сейчас тоска и грусть Приморья,
Тайга и сопки – как гробы,
Тяжёлый час единоборья
Бродяги-пасынка судьбы.
Мукден, Харбин, Цзиньжоу, Тарту,
Норильск, Архангельск, Ленинград —
Тяни себе любую карту
Из всей колоды наугад…
И вдруг – совсем другая поэзия на резаных цементных мешках:
Перебиты, поломаны крылья,
Нам теперь уж на них не летать.
Проводила тебя эскадрилья,
Как неродная, строгая мать…

Мне довелось услышать массу историй. Говорили о самых разных версиях пропаж секретных карт или утечки сведений. Рассказывали также о том, что из расположения части бесследно исчез его непосредственный подчинённый или сослуживец, в котором заподозрили то ли дезертира, то ли перебежчика… Но никто не мог утверждать, что знает наверняка: что же всё-таки там было на самом деле!