Аэций, последний римлянин

— Я знаю, что ты меня не любишь, но я люблю тебя и жажду тебя всегда, и ничуть мне в этом не мешали пирушки с друзьями, игра в кости и вино — что ж делать, я солдат… У меня свои привычки, как у тебя свои воспоминания… И оставайся с ними… Но еще сегодня, вот сейчас, ты станешь моей, потому что я жажду твоего тела и хочу иметь от тебя детей… Так будет, и не оградят тебя от желания моего и моего супружеского права — права, которое я добыл себе мечом и кровью, — тени тысяч даже самых прекрасных варварских королей! Но прежде чем это наступит, прошу тебя, подумай здраво: ты можешь меня не любить, но не лучше ли для нас обоих, чтобы мы жили в согласии?.. Ты дочь величайшего христианского императора, а я подлинный владыка Западной империи: разве есть сила, превосходящая нашу? Не будем же разбивать эту силу, благороднейшая, но совместными усилиями употребим ее разумно к нашей общей, каждого из нас порознь и будущих детей наших славе. Так что будь мне покорна, жена, этой ночью и всегда впредь, и, я клянусь, ты никогда не раскаешься в своей покорности…

И протянул к ней руку, которую Плацидия после минутного колебания пожала ледяными длинными, сужающимися к ногтям пальцами.

И отдавалась ему всю ночь, не получая никакого наслаждения. Тем не менее ночь эта сделала ее матерью.

То, о чем дальше писал Орозий, не интересовало Плацидию: ни то, что поражения и унижения Рима вполне согласны со справедливостью милосердного бога христиан, ни горячая вера писателя-священнослужителя, что бог знает, чего хочет, а хочет он всегда самого благого: так что недалеко уже лучшее и счастливейшее время, которое — как день после ночи — неотвратимо принесет облегчение и радость и мир после ужасных лет завоевания Рима и распада империи. Плацидия вся погрузилась в воспоминания об этих холодных, как мрамор, гордых и величественных, лишенных любви годах своего второго брака, который был вместе с тем началом ее возвышения. Констанций еще дважды получил звание консула, а спустя неполных пять лет после женитьбы достиг полной вершины: стал императором, полноправным соправителем Гонория. Не разочаровалась в муже Плацидия: ей также пожаловали императорский титул, и она стала называться Августой, а детям — титулы благороднейших. Правда, царствующий в Константинополе Феодосий, сын ее покойного брата Аркадия, не хотел признать ни Констанция, ни их детей, но супруги не дали вырвать у себя пурпур. Констанций пугал Феодосия войной.

— Что, этот сын франконки, этот полуварвар смеет отказывать мне в диадеме? — кипел он от гнева, и тогда нос его выгибался еще больше, а выпуклый лоб от сведенных бровей казался еще выше.

Братоубийственная война казалась неотвратимой, но тут неожиданно после неполных восьми месяцев царствования, после краткой, но страшной и непонятной для лекарей болезни умирает Nobilissimus Caesar Imperator Flavius Constantius Tertius, semper Augustus… [21]

Умирал он спокойно. Смертельная бледность уже покрывала высокий лоб, большая голова тряслась в предсмертном ознобе, а он еще улыбался и говорил окружающим:

— Рановато немного, но что ж… Я же поднялся так высоко, что выше нельзя… чего же мне еще нужно?.. В хрониках обо мне будут писать: в жилах у меня не было ни капли варварской крови, никаких ересей я не признавал… Отхожу спокойно. Прощай, Плацидия… помни о наших детях.

Она думает о нем с уважением: о солдате, о вожде, о владыке, — но без любви, без тоски и даже без сожаления…

Но зато о том…

Все громче посапывает шестилетний мальчик в соседнем кубикуле. Плацидия какое-то время прислушивается в молчании, потом говорит вполголоса, про себя, но так, будто на самом деле с кем-то разговаривала:

— Вот там твои дети. Констанций из Наисса… Спят, здоровые, счастливые и сами даже не знают, какие сильные… А мой первенец… сын Атаульфа и моей единственной одержимой любви… младенец Феодосий, наследник великой империи и великих чаяний, тлеет в серебряном гробике в церковке под Барциноной…

Большая слеза медленно катится по увядающей щеке.

— Больше я ничем не обязана твоей памяти, Констанций Август… Разве я не отстояла пурпур и диадему для твоего сына?.. Разве я не билась с упорством, яростью и мужеством, равным твоему мужеству и твоей ярости, наиссец?.. А ведь я была одна, почти одинока, когда не стало у нас тебя…