Аэций, последний римлянин

Неописуемая радость воцарилась в Аквилее: из Равенны и даже из далекого Рима, запыхавшиеся, насмерть загнав лучших коней, начали прибывать высшие сановники, чтобы заверить Плацидию в своей преданности и верности, напомнить, что они никогда не хотели признавать Иоанна либо молить о прощении и публично покаяться в бездумном грехе отступничества от законного императорского рода. Закишел людьми обычно сонный город. Приведенного на веревке Иоанна толпа осыпала оскорблениями и каменьями — во всем городе, даже в самых дальних и бедных кварталах с жаром передавали друг другу подробности победы: как Иоанн почему-то не казнил схваченного Ардабура, а даровал ему жизнь, что умно использовал пронырливый варвар, войдя в сговор с комесами и трибунами войск узурпатора, он склонил их перейти на сторону Плацидии. Так что когда конница Аспара неожиданно появилась перед Равенной, приведенная к городу единственной дорогой, которая не была перекрыта войсками Иоанна и которую показал Аспару какой-то пастух («Не пастух это был… ангел господний!» — в восторге восклицали аквилейцы), — после краткого сражения войско покинуло Иоанна, громко приветствуя Плацидию и Валентиниана. Узурпатора, правление которого длилось восемнадцать месяцев, Плацидия приговорила к обычному в таких случаях обезглавливанию, но казни должно было предшествовать публичное посрамление и пытки. Италийские сановники, между ними и верный Плацидии с самого начала префект Рима Глабрион Фауст и comes rerum privatarum[22] Басе, были возмущены этим приговором. Они восклицали, что римское право не позволяет измывательств над приговоренным к смерти, и называли решение Плацидии прискорбным подражанием варварским обычаям, коими истинный римлянин должен гнушаться. Но Плацидия была неумолима: в Нарбоне и Барциноне первый ее муж не единожды выносил такой приговор; она считала его справедливым в случае величайшего оскорбления трона узурпацией и более устрашающим, нежели безболезненное обезглавливание, — и настояла на своем. После страшных мучений Иоанн был обезглавлен на арене переполненного амфитеатра огромным готом, который, отбросив окровавленный меч, показал воющей от восторга толпе истекающую кровью голову и воскликнул:

— Все это изведает и так, как вы видели, кончит любой, кто не только святотатственной рукой, но и мыслью кощунственной посягнет на диадему и пурпур императоров, законное наследие Феодосиева рода!

Она победила. За пурпурной завесой, громко посапывая, спит ее и Констанция из Наисса сын, которому через два-три месяца наденут на головку императорскую диадему, накинут на слабые плечики пышный пурпур. И никто их у него уже не отнимет, потому что величие, воплощенное в ребенке, так же как и независимость своей власти, опекать будет ревниво и защищать их будет с одержимостью, мощью и жестокостью, достойными супруги короля варваров, она — Галла Плацидия!

В предрассветной тиши громко застучали шаги. Где-то за стеной взлетают громкие голоса. Раскрывается дверь. Остро выгнутые дуги черных бровей гневно сходятся над выпуклыми глазами. Кто смеет входить в ее комнаты без зова?.. Наглецы… Она им покажет…

Запыхавшийся патриций империи Феликс и управляющий кабинетом императора Геркулан Басс преклоняют колени.

— Великая Августа… Аэций!

Голоса их взволнованы, дыхание бурное. Но что значит Аэций?.. Аэций, префект претория Восточной империи, остался в Константинополе… Спокойный, безвредный мужлан… Неожиданно она соображает: говорят наверняка не о том Аэции, а о другом… о сыне Гауденция… о том, кого узурпатор послал за помощью к гуннам… Она уже понимает: «Сомнений нет — Аэций вернулся и…» Она смеется.

— Sero venientibus ossa…[23] — начинает она. И вдруг при свете восходящего дня замечает смертельную бледность на лице патриция империи и тревогу в мудрых глазах Басса.

— Что?.. Что случилось?.. — спрашивает она трясущимися губами, охваченная вдруг судорожным страхом.

2