Афанасий

А для житья-бытья мать отвела ему угловую комнату, окна выходили на пересечение арбатских переулков, дом невдалеке от театра-студии киноактера, что полезно матери, портнихе с золотыми пальцами и бойким говорком. Отец много лет назад умер внезапно, надо бы после школы поступать в институт, мать прокормила бы, на стипендию не разживешься, но отцовский гонор взыграл в Афанасии, не на дареные, а на свои хлеба решил существовать, подался в Ленинград, в Кировское училище, сюда, на Арбат, приезжал в отпуска, мать обшила его, приодела, да не впрок пошла штатская одежда, повез костюмы с собою в

Красноярск, там по пьянке и влетел в одну компанию, исход плачевный, но – смотря как поглядеть. Вернулся – и пришлось свыкаться с мужчинами, которых умасливала мать. Ей все можно простить, она все силы выложила, сына из ямы вытаскивая, и когда трижды привозили его в Москву на очные ставки – так и здесь прорывалась к нему. Чем откупалась от власти – думать не хотелось, а уж эти ее клиентки, что набрасывались на него, на квартире этой продолжая и продлевая застрявшие в памяти экранно-сценические игры с мужчинами, вместе с Афанасием разыгрывая скетчи: она, бестолковая и неопытная, щечки алеют в смущении – и он, мужчина брутального типа, до баб падкий и удачливый. Или наоборот: она, бывшая звезда, при вечернем освещении еще вполне пригожая и на многое способная, – и он, не знающий, куда при волнении руки девать.

А то и ближе к прозе жизни, без притворства: клиентки двигали бедрами, закатывали глаза, заламывали руки, так выпячивали свои недевичьи прелести, что не понять уже, где сцена, где рампа, а где жизнь.

Все деньги, что зарабатывал там, на фармацевтической фабрике, уходили на выпивку, и все чаще почему-то думалось о смерти. Часами, придя с завода, сидел дома перед телефоном, гадая, кому же позвонить? Некому. Все постепенно отлетало и опадало, женщины, с которыми связан был там, на фабрике, повыходили замуж, привив ему правило: на работе – ни с кем и никогда… И на новой работе был неприкасаемым, чуть ли не чужим; иногда в кабинет заходил дежурный, позвонить по городскому – тогда Карасин вставал, удалялся, не хотел слышать про не свою жизнь: чем меньше знаешь, тем еще меньше попытаются выжать из тебя на допросах. На завод приходил всегда трезвым, как стеклышко, руки матери постарались, одет изысканно.

Сменные энергетики носились по заводу, отсиживались у цеховых электриков, зато Белкин все вызовы принимал в кабинете Карасина. Они подружились. В редкие часы встреч веселились, читая приказы руководства, и хохотали над перлами стенгазеты, которая за две недели до Первомая требовала от начальства выдачи новых спецовок, без них, получалось, на демонстрации выйти не в чем.

3

Главный энергетик вернулся из отпуска, пожелал, естественно, увидеть начальника подстанции, вызвал к себе, тепло пожал руку новому подчиненному, заявил о чрезвычайной радости, его охватившей, когда узнал он в отделе кадров о славном прошлом дорогого Афанасия

Сергеевича… Он попозировал затем перед своими рыбами, разрешил лично Карасину покормить нежных созданий с чудными латинскими наименованиями, и выразил уверенность, что они, Проскурин и Карасин, сработаются, что все заявки цехов будут неукоснительно выполняться и по вине электриков на заводе не случится ни одной аварии, ни единого происшествия.